Книги / Неизданное / Схема типов мышления на рубеже столетий. / Часть I. Тип мышления как философская, антропологическая и психологическая проблема. Первый тип мышления.

 

 АЛЕКСАНДР ПЯТИГОРСКИЙ

СХЕМА  ТИПОВ  МЫШЛЕНИЯ НА  РУБЕЖЕ  СТОЛЕТИЙ

 

Часть первая

Тип мышления как философская, антропологическая и психологическая проблема. Первый тип мышления.

 

  • Уже само название темы, включающее в себя время как тематически ограничивающий фактор, предопределяет характер позиции пишущего на эту тему. Предопределяет, но никак не определяет, поскольку в избранном нами феноменологическом подходе любая позиция исследования или наблюдения мышления сама предполагает мышление фактором, определяющим тот или иной период времени, но никак не наоборот. В этом отношении наш подход оказывается нетипичным и явно противостоит известным работам середины и второй половины двадцатого столетия, которые стремятся периодизировать мышление и оттого неизбежно оказываются на периферии решения проблемы мышления в целом. К этому можно добавить общее замечание о том, что одержимость временем, столь характерная для научной и философской мысли всего ушедшего двадцатого века, в конце концов привела – и это не могло быть иначе просто исторически – не только к потере фокуса в исследовании мышления, но и к таким социологическим, психологическим и политическим конкретизациям этой проблемы, которые надолго – практически до сегодняшнего дня – «вытеснили» мышление из сферы предмета философии. Здесь, я думаю, было бы интересно сослаться на две работы, столь различные по онтологии и методологии подхода и несопоставимые по философскому значению, как «Кризис европейской науки» Гуссерля и «Структура научной революции» Куна. То, что для Гуссерля было необходимой (и, по его словам, неизбежной) философской регрессией, для Куна существовало как отработанный метод подхода предшествующих десятилетий. Не будем при этом забывать, что в своей критике современной науки Гуссерль все еще исходил из классической традиционной предпосылки о том, что философская рефлексия науки над самой собой является в то же время и рефлексией над своим собственным генезисом, а зачастую и реконструкцией этого генезиса. Говоря иными словами, в гуссерлевском подходе (как, по существу, и в гегелевском) любая научная идея становится философией только в порядке рефлексии над историей ее развития от происхождения до настоящего времени, то есть до данного момента философствования об этой идее. Куновское представление об истории науки, как прерывистом процессе смены парадигм, является, по существу, не более чем еще одной попыткой замены одного «исторического языка» другим, замены, которая никак не затрагивает сущностных, качественных различий между одним типом научного мышления и другим. Более того, вся критика историцизма в двадцатом веке – от правого антиисторического радикализма Карла Поппера до левого антиисторического реформизма Мишеля Фуко – только утверждала историцизм как естественную черту и органическую тенденцию в научном и философском мышлении.
  • Говоря о второй половине двадцатого века, можно заметить быструю («ускоренную») дегенарацию исторического принципа в подходе к мышлению и к науке как к одной из частных конкретизаций мышления: рефлексия в ее классической форме («генезис идеи как существенный элемент содержания этой идеи»), продолжая оставаться исторической, становилась все менее и менее рефлексивной. Рассуждая таким образом, я никак не отрицаю ни ценности, ни возможностей исторического подхода к мышлению. Я только пытаюсь наметить рамки, вне которых историцизм оказывается не-необходимым, избыточным в нашем обращении к данной теме.
  • Само понятие типа мышления никак не исключает времени хотя бы потому, что моя собственная позиция в отношении к данной теме по необходимости оказывается синхронной тому, что здесь называется типом мышления, и, таким образом, соотносящей во времени мышление наблюдателя с разновидностями (типами) наблюдаемого мышления.
  • Введение типа мышления как центрального понятия и термина нашей темы обязывает нас к внимательной проработке наших возможностей оперирования этим термином и к тщательному анализу случаев его применения. Прежде всего возникает вопрос: является ли это понятие онтологическим? – Безусловно нет, потому что в этом случае оно неизбежно оказалось бы по своему содержанию связанным с психологией и включенным в предмет психологии как более естественнонаучной, нежели философской дисциплины. Вместе с тем, характер нашего подхода к исследованию типа мышления предопределяет и необходимость онтологического аспекта в понимании нами этого понятия. В этом смысле последнее можно было бы охарактеризовать как «ограниченно онтологическое». Объясняю: на вопрос «можно ли утверждать, что то, что мы называем  мышлением, феноменологически нам дано только как тип мышления?» ответ будет – безусловно нет. Потому что – даже если мы пока оставим в стороне вопрос «является ли мышление феноменом в чисто феноменологическом смысле этого слова?» — тип мышления выясняется и обнаруживается только в порядке вторичной, третичной, четверичной и т.д. рефлексии над мышлением, данным нам как единичный факт или уникальное событие. Иначе говоря, тип мышления выступает здесь как термин описания в нашем наблюдении мышления, но ни в коем случае не как непосредственный объект нашего мышления о мышлении.

1.2.           Уже само понятие типа может вызвать недоумение насчет его общеприменимости. В самом деле, позиция наблюдателя мышления вообще и наблюдателя типов мышления в особенности указывает на возможность рассмотрения мышления самого наблюдателя как, по преимуществу, атипического мышления, что само по себе ставит под сомнение универсальность этого понятия. Разумеется, чем уже и специальнее область мышления, тем возможнее становится говорить об универсальности  типа. Вместе с тем очень важно отметить, что привязывание типа мышления к конкретному историческому  времени также предоставляет некоторую возможность для утверждений универсального характера относительно данного типа мышления. При том, конечно, что как временные (исторические), так и специальные (тематические) конкретизации наблюдаемого мышления с необходимостью будут порождать сложности другого рода, прежде всего психологические и социологические.

1.3.        Эпистемологически тип мышления является квази-научным понятием и термином. В этом смысле он может быть четко противопоставлен традиционной классической идее типа психики, как эта идея фигурировала в психологических и психофизиологических теориях девятнадцатого и двадцатого веков (от Вундта, Кречмера, Фрейда, Павлова и Юнга до Ганса Эйзенка и т.д.). Говоря об этих теориях, важно отметить такие общие им всем и во многом определяющие их содержание черты как редукционизм и синтетичность: редукционизм, доставшийся в наследство психологии и смежным дисциплинам от научного позитивизма второй половины девятнадцатого века, и синтетичность, ставшая чертой любой психологической классификации в связи с развитием и преобладанием междисциплинарного подхода с середины двадцатого века. Можно без преувеличения сказать, что ни одна из этих классификаций не имеет своим основанием теории, содержащей хотя бы минимум исходных аксиом и правил вывода из этих аксиом, не говоря уже о конкретных методах их применения и верификации. Именно в этом смысле практически все существующие психологические и психофизиологические классификации представляются ненаучными, что вовсе не отменяет ни эвристической ценности некоторых из них, ни даже возможности их практического применения. И наконец, эти классификации ненаучны еще и потому, что нет ни одной из них, на основе которой были бы возможны хотя бы самые общие и элементарные предсказания относительно поведения, речи и каких бы то ни было иных внешних репрезентаций мышления, которые могли бы вытекать из принадлежности данного исследуемого индивида или данной исследуемой группы индивидов к тому или иному психологическому или психофизиологическому типу.

1.4.      В намеченной нами типологии мышления тип – это не таксономическая единица в априорно вводимой классификации содержания мышления. Методологически абсурдным было бы устанавливать тип мышления, исходя из действительной или возможной априорной классификации. Поэтому, мы не можем начинать рассуждать о типах мышления с утверждения о том, что есть или может быть разработана классификация мышления по содержанию, единицами которой будут типы мышления, и что данное конкретно наблюдаемое содержание мышления будет соответствовать такому-то или такому-то типу в этой классификации. Такое утверждение невозможно прежде всего потому, что принципиально невозможна монотетическая классификация мышления по его содержанию. Кроме того, рассмотрение типа как единицы классификации не соответствует нашей задаче описания типа, ибо в этом случае тип оказался бы вторичным и выводимым из априорно вводимой классификации. Вместе с тем, тип здесь не может означать и просто «типичность» данного содержания мышления или его статистическое преобладание над другими содержаниями. Тип здесь вводится нами как отмеченный случай содержания мышления. Отмеченность этого случая состоит в том, что он представляет собой определенный образ содержания мышления. Образ не только в смысле «фигуры» или «общей картины» этого содержания, но и как выделенный пример, образец, по которому могут конструироваться другие содержания мышления и который сам обладает способностью генерировать другие содержания и, тем самым, трансформироваться в другой тип или другие типы мышления.

В принципе, задним числом возможно построение классификации на основании нескольких уже установленных и выбранных типов содержания мышления, — и только тогда, так сказать, в обратном порядке станет возможным рассматривать данный тип как таксономическую единицу такой классификации. Однако, философски, тип, понимаемый как таксономическая единица – это абстракция на грани фикции, абстракция, в обращении с которой необходима максимальная эпистемологическая осторожность. В этой связи интересно вспомнить попытки Маркса создать классификацию типов производственных отношений (кстати, Маркс чувствовал близость этих типов к типам мышления, о чем свидетельствует немало пассажей из первого тома «Капитала» и особенно из «Экономических рукописей», но испугался превращения типов производственных отношений из абстракции в фантомы политической экономии).

Возвращаясь к предыдущему параграфу, следует заметить, что, феноменологически, любая психологическая классификация как по определению несодержательная, может быть редуцирована к классификации содержания мышления. — При том, разумеется, что обратная редукция здесь абсолютно исключается.

  • Я называю понятие типа мышления квази-научным прежде всего потому, что оно по своему содержанию никак не может быть отнесено к предмету науки психологии, во всяком случае в том смысле, в каком мы привыкли понимать термины «наука» и «психология» в конце двадцатого века. И дело тут не только в том, что в нашем распоряжении не имеется психологической теории мышления, а в том, что пока не представляется возможным говорить о какой бы то ни было теории мышления вообще. Поэтому и в данном рассуждении о типах мышления я буду исходить из некоторых чисто феноменологических предпосылок, никак не претендующих на роль онтологических аксиом теории мышления.
    • Уже оговорив, что избранная нами типологизация мышления основана не на какой-либо сформулированной или предполагаемой теории мышления, а на каких-то чисто рабочих феноменологических предпосылках, возникших в процессе наблюдения над мышлением, я обращаюсь к описанию и формулировке типа мышления, но только такого мышления, которое уже феноменологически отграничено от любых других психологических, психофизиологических и социопсихологических феноменов; в наблюдении этих феноменов я исхожу из того, что они уже мыслимы мышлением, являются объектом мышления, но никак не фактором, обуславливающим тип мышления, и ни в коем случае не причиной, определяющей принадлежность мышления к тому или иному типу. К этому можно добавить, что, и говоря о контексте или ситуации мышления, я употребляю эти понятия, опять же, только в смысле их мыслимости данным мышлением: в избранной мною феноменологии контекст и ситуация мышления означают контекст и ситуацию другого мышления, или других мышлений, или даже можно было бы сказать, что здесь «контекст» и «ситуация» — это термины, обозначающие особые разновидности мышления. Таким образом, в содержание понятий «контекст мышления» и «ситуация мышления», по определению, не может входить ничего, что само по себе не являлось бы мышлением. То же самое будет необходимо оговорить и о мыслящих лицах. Последние будут фигурировать в нашем рассмотрении типов мышления только постольку, поскольку они в своем мышлении уже отрефлексировали себя именно как мыслящих, а не только как социально или индивидуально действующих. Последнее чрезвычайно важно, ибо рефлексия мыслящего о себе как мыслящем делает его и объективно, то есть с позиции внешнего наблюдателя, субъектом мышления, отграниченным в своей субъектности от всех других возможных или актуальных субъектностей, в которых он способен отрефлексировать себя и свое мышление. Тогда будет ясно, что при таком подходе речь будет идти исключительно о типах мышления и ни в коем случае не о типах субъектов этого мышления, то есть «мыслящих». Разумеется, что «чистого мышления» не существует, как не существует «чистого действия», «чистой социальности» или «чистой психологической индивидуальности». Здесь тип мышления вводится как одна из возможных философских (феноменологических) абстракций. Однако такого рода введение необходимо предполагает ряд условий, ограничивающих сферу употребления этого понятия и возможности его конкретного применения к конкретным фактам мышления. Важнейшими из этих ограничивающих условий являются:

2.2.1.         За основу различий типов мышления берется исключительно различие в содержании рассматриваемых случаев и фактов мышления. Но это ни в коем случае не предполагает (как об этом уже говорилось выше в 1.4.), что в установлении этих различий мы будем исходить из какой-то классификации содержаний мышления, ибо содержание мышления в принципе не классифицируемо. Иначе говоря, тип выступает как определенный набор элементов содержания, отличный от другого набора элементов содержания, рассматриваемого в данной позиции наблюдения мышления. При этом несодержательные аспекты мышления – такие, скажем, как парадигматика, синтагматика, контекстуализация – не устраняются, но как бы «подвешиваются» (или скажем так, по Гуссерлю, — «эпохируются») по крайней мере в месте и во времени данного наблюдения.

2.2.2.    Следующим ограничивающим условием является рассмотрение этих наборов элементов содержания мышления или типов мышления только в синхронном порядке. При этом они полагаются синхронными не только в отношении друг друга, но и прежде всего в отношении их наблюдения внешним наблюдателем. Здесь необходима одна оговорка. Мы уже говорили о том, что мышление внешнего наблюдателя условно принимается как атипическое, то есть пока не типологизируемое, не представленное в виде одного из типов мышления. Эта атипичность мышления наблюдателя проявляется и в том, что его наблюдение, хотя и условно синхронное наблюдаемому мышлению, может быть описано самим наблюдателем, как, опять же условно, приуроченное к «историческому» времени – как в данном случае, когда речь идет о типах мышления на рубеже веков. При том, конечно, что эта приуроченность никоим образом не характеризует мышление наблюдателя и не входит элементом в содержание его мышления. Вместе с тем, эта же приуроченность может характеризовать наблюдаемое мышление и являться одним из его содержаний.

2.2.3.     Будучи, по преимуществу, понятием содержательным,  то есть фиксирующим различия в содержании наблюдеамых мышлений, тип мышления представим как определенное «пространство», в котором каждый элемент содержания будет фигурировать как место, «клеточка» этого пространства, в котором данный элемент присутствует или отсутствует (в последнем случае мы можем говорить о своего рода «нулевых» элементах содержания). Рассмотрение элементов содержания мышления в синхронном порядке – то есть второе ограничивающее условие – предполагает редукцию времени существования данного элемента содержания мышления к моменту фиксации этого содержания наблюдателем, но пока еще не предполагает полной абстракции от времени. Теперь же, в третьем ограничивающем условии, момент фиксации данного элемента содержания наблюдателем сам редуцируется к условному месту, к «точке» его фиксации наблюдателем в содержании сознания. Таким образом, в третьем ограничивающем условии нам уже открывается перспектива перехода от типологии содержания мышления к его топологии. Иначе говоря, тип, как набор содержательных элементов мышления, получает свою пространственную структурированность и в то же время сам становится своего рода структурой содержания мышления. Однако идти дальше в этом направлении будет невозможно, пока мы не попытаемся ответить на самые важные для нас сейчас вопросы, а именно: Каким образом конституируется набор содержательных элементов мышления? Что это за элементы? Откуда (говоря не только о пространстве, но и о времени) они пришли, чтобы сложиться в  уже  готовый  набор, репрезентированный в доступном наблюдению типе мышления?

3.0.       Пытаясь ответить на эти вопросы, мы прежде всего должны принять важнейшую феноменологическую оговорку: наборы элементов содержания мышления, которые репрезентируются в типах мышления, не являются подклассами класса «элементы содержания мышления», класса, который бы в себя включал все элементы всех содержаний мышления. Говорить обо всех элементах содержания мышления – это феноменологический абсурд. Можно было бы даже сказать, что элементы содержания мышления просто не  существуют как все. Отсюда же и невозможность говорить о них как об одном классе или одной совокупности, охватывающей все разнообразие содержания мышления. Более того, сама идея репрезентации мышления (даже в ее первой пробной формулировке, данной Чарлзом Пирсом) уже предполагает выделенность каких-то элементов содержания мышления, как уже репрезентированных. А репрезентация «всего» лишает смысла саму идею репрезентации. Поэтому, возвращаясь к различным типам мышления, как к различным наборам элементов содержания мышления, мы по необходимости исходим из того, что эти элементы не только репрезентированы в языке или каким-либо иным образом, но и уже отрефлексированы как различные и принадлежащие различным наборам. Иначе говоря, тип мышления будет всегда мыслиться как то в содержании мышления, что не только репрезентировано, но и является конечным (слово «конечный» здесь означает «наблюдаемый в данный момент и в данном месте наблюдения мышления»). Отсюда – только один шаг до утверждения о том, что в нашем рассмотрении различных типов мышления мы исходим не только из репрезентированности различий в содержании мышления, но и из манифестированности этих различий в различных временных и пространственных контекстах и ситуациях.

Манифестация вводится нами как понятие, конкретизирующее понятие репрезентации. Здесь оно будет условно означать возможность для данного элемента содержания стать общезначимым. Общезначимым как в том смысле, что этот элемент может принадлежать различным наборам, репрезентированным в различных типах мышления, так и в смысле, что данное содержание мышления уже не может рефлексироваться только как индивидуальное и является нам, по преимуществу, интерсубъективным. Понятие интерсубъективности, употребляемое в феноменологических работах двадцатых-сороковых годов двадцатого века, предполагает, что рефлексия индивидуального мышления над содержанием этого мышления уже совершена, рефлексивный аспект мышления как бы «исчерпан» — и мы можем от него абстрагироваться. Только в этом смысле возможно корректное употребление понятия и термина интерсубъективность. Тогда становится понятным, насколько это понятие не совпадает с такими понятиями как «коллективность» или «социальность», хотя оно может пересекаться с последними в определенных точках и моментах своего конкретного употребления. Разъясняю: интерсубъективное – это не только мыслимое или понимаемое другими в том же смысле, в каком оно мыслится и понимается мною, но прежде всего такое содержание мышления, которое само предполагает его мыслимость другими, а не мной одним. Иначе говоря, интерсубъективность входит в смысл данного содержания мышления, которое без нее было бы другим или его бы не было вовсе.

  • Интерсубъективность оказывается чрезвычайно важной для нашего рассмотрения, но уже не как черта или характеристика конкретного содержания или элемента содержания наблюдаемого мышления, а как одно из таких содержаний или элементов, образующих набор, репрезентируемый в типе мышления. Или, если выразить это более общим образом – одним из содержаний мышления будет считаться рефлексия или мышление о мышлении, которое всегда и везде интерсубъективно. Здесь крайне важны «всегда» и «везде». Ибо «всегда» строго феноменологически будет означать: на всем протяжении нашего движения от настоящего момента исследования данного содержания (мысли, идеи, концепта и т.д.) назад — к мыслимой (предполагаемой) точке его генезиса. В этой связи будет небесполезно заметить, что непонимание феноменологического характера понятия «всегда» приводит к привычной путанице в понимании содержания мышления – на вопрос о сущности данного элемента содержания отвечают отсылкой к генезису этого содержания, что философски также некорректно, как лингвистически некорректно будет отвечать на вопрос о точном значении слова отсылкой к его этимологии. Яркой иллюстрацией последнего положения является концепция деконструкции Жака Деррида. Его деконструкция данного понятия или категории может быть феноменологически легко редуцирована к деконструкции всех действительных и возможных этимологических отсылок.     
  • Однако феноменология понятия «везде» оказывается несколько более сложной. Интересно, что, как элемент интерсубъекивного содержания мышления, это понятие представляется только как формальная абстракция от времени. Фактически же оно является не более чем обратной проекцией времени рассмотрения содержания мышления на условное пространство интерсубъективности этого содержания. В самом деле, о каком «где», о каком «месте» мышления мы здесь говорим? Древнегреческие философы, говоря о генезисе философии, любили обращаться к Египту, несколько позднее к Переднему Востоку. Так рождался миф о другом времени мышления, как другом месте его генезиса. Эта транспозиция времени мышления на его место составила важнейший элемент содержания мышления, много позднее получивший название европоцентризма, как исторического феномена, в основе которого лежит мысль, содержание которой наипростейшим образом сводится к следующей формулировке: мысль, которую я мыслю, является — во всяком случае по способу ее репрезентации и по результату ее манифестации -«исторически» восходящей к классическому образу мышления, который посредством древнегреческой, древнеримской и христианской традиции был исторически отрефлексирован в эпохи Возрождения, Гуманизма и Просвещения и в своих научных, философских и эстетических трансформациях стал в новейшее время осознаваться как универсальный образ человеческого мышления вообще («универсальный» здесь значит «универсально понимаемый» и «универсально воспроизводимый»). Исторически очень интересен тот факт, что все попытки отказа от европоцентризма всегда имели своим результатом либо редукцию содержания этого понятия (как у Гегеля, Ницше и Фрейда), либо изменение направления и характера его универсализации (как у Шопенгауэра, Маркса и Гуссерля). Пока любая революция в отношении европоцентризма оказывалась не более чем его реинтерпретацией. Здесь однако важно заметить, что, как элемент содержания мышления, европоцентризм представляется только как конечный (пусть пока так, хотя конец еще не близок) продукт исторически позднейших (не ранее конца девятнадцатого – начала двадцатого века) философских и научных рефлексий. Однако, если мы попытаемся абстрагироваться от «принудительного» исторического детерменизма, то сможем резюмировать вышесказанное несколько иным образом: где-то между началом девятнадцатого и концом двадцатого века элемент содержания мышления, называемый «антропоцентризм», оказался отрефлексированным как европоцентризм.
  • Теперь одно существенное методологическое замечание. Из всего вышесказанного методологически никак не следует, что в установлении различий между типами мышления по содержанию мышления мы будем всегда исходить из того, что основным критерием содержательности будет само мышление, взятое как особое отдельное содержание. Просто нам будет практически удобнее начинать рассмотрение типов именно с этого. Ибо идея о мышлении как об одном из содержаний мышления часто определяет и характер других содержаний мышления, поскольку все содержания мышления репрезентируются и манифестируются в рефлексии, которая, по определению, предполагает  мышление, уже выделенное как особое содержание. Это относится не только к научному или философскому, но и к бытовому, повседневному мышлению, которое столь часто остается вне поля психологических, логических и философских исследований мышления.
    • Первый из рассматриваемых  нами типов мышления представляется как набор элементов содержания, из которых феноменологически основными в данном наблюдении являются: (1) ограниченный «историзм», связанный с транспозицией времени мышления на место мышления; (2) интерсубъективность, являющаяся по существу расширением понятия субъективности и в этом смысле феноменологически никак не отождествимая с социальностью, противопоставленной индивидуальности; (3) европоцентризм — как условно историческая характеристика содержания мышления – являющийся специальным и факультативным случаем антропоцентризма.
    • Здесь, конечно, может возникнуть очень интересный вопрос: а не является ли в конечном счете этот тип мышления типом рефлексии? Ответом будет: да, в конечно счете, может быть, и является, но проблема  в том, что здесь он является таковым только с точки зрения внешнего наблюдателя мышления, а с точки зрения наблюдаемого мышления будет таковым только лишь тогда и постольку, поскольку наблюдаемое мышление само осознает себя как рефлексию; иначе говоря, когда оно превратит свою рефлексивность в отдельный элемент своего содержания.
    • Пока же, говоря о содержательных элементах мышления, репрезентированных в первом типе, мы будем условно считать рефлексивность только еще возможностью, ждущей своей реализации (то есть, строго говоря, манифестации) в других типах мышления. Для нас первый тип важен прежде всего как условная отправная точка в нашем рассуждении о типах и одновременно как та «первичная ячейка», которая потом будет разворачиваться во втором и третьем типах. Вместе с тем, первый тип здесь служит и своего рода исторической абстракцией, сам он не имеет истории, но если его рассматривать с точки зрения второго, третьего или любого другого устанавливаемого нами типа, то он оказывается помещенным в какое-то условное время, «идеально предшествующее» времени других типов, так же как и времени нашего их рассмотрения.
Cookies help us deliver our services. By using our services, you agree to our use of cookies.