Книги / Романы и рассказы / Древний человек в городе. / Изданный текст романа / Часть III. Глава 10.

 

АЛЕКСАНДР ПЯТИГОРСКИЙ

ДРЕВНИЙ ЧЕЛОВЕК В ГОРОДЕ

Часть III

 

Глава 10
А что, если этого могло бы и не быть?..

 

«Почему послезавтра, а не завтра?» — была первая мысль, когда, разбуженный телефонным звонком, он снял трубку. Какого черта! «Август,- жалобно-радостный голос Вальки Якулова,- я в аэропорту…» — «Ты не мог позвонить позже, я хочу сказать — раньше?» — «Понимаешь, нет. Ни раньше, ни позже. Я должен был прилететь послезавтра, но неожиданно оказался один невостребованный билет на дополнительный ночной рейс, и я решил не будить тебя в час ночи. А сейчас я не знаю, где мне остановиться, и тут еще одно необычайное обстоятельство, я…» «Город полон необычайных обстоятельств, Валя. Запиши адрес, возьми такси. Это довольно долгий путь, не меньше сорока километров. Я буду ждать тебя у садовых ворот». — «Подожди, ты не дал мне договорить. Все гораздо сложнее. Понимаешь, так получилось, что я не один».- «Ты с Катей, прекрасно».- «Черт, с тобой очень трудно разговаривать. Ну, словом, это не Катя. Короче, мы познакомились в самолете. Точнее, во Франкфурте, где была остановка. Она совершенно замечательная, и я подумал…» — «Я не судья чужой нравственности, но годы, Валя, годы! Ладно, бери скорее такси — и сюда. Я постараюсь изобрести что-то вроде горячего завтрака».

Валька обладал одной особенностью: обращенные к нему вопросы переставали быть вопросами еще до того, как ты получал на них ответ. Или, может быть, они теряли свой смысл как вопросы еще до того, как ты их произносил, от одного Валькиного вида и выражения глаз. Поэтому совершенно все равно, какой именно вопрос ты ему задашь, и поэтому же ему можно задать какой угодно вопрос на свете. Но эта особенность имела и другую сторону — Валька был закрыт для неспрашивающих его. «Интересно,- подумал Август,- о чем его спросила эта «совершенно замечательная» женщина во время остановки во Франкфурте? Если о лаппо-готентотских связях или об опыте чтения пиктских огамических надписей, то Валька пропал. Или — она?»

Было семь утра, когда он услышал скрип мокрых листьев под шинами такси. «Понимаешь,- говорил Валька, идя ему навстречу,- я хотел с ним расплатиться, но он сказал, что ты сейчас выйдешь и чтоб я не беспокоился. Откуда он тебя знает? Я же взял первое попавшееся такси! Или я просто его не понял, ведь мой керский еще весьма далек от совершенства — не хватает разговорной практики, так что…»

Увидев шофера, Август уже не удивился и только добродушно заметил, когда тот приподнял шляпу, что закон парности событий явно нарушен и сэр Артур — не прав.

«О, нет, нет! — Шофер помогал Вальке вытаскивать невообразимого вида чемодан.- Уверяю вас, это — уже другое событие, которое также не замедлит стать парным, если мне будет позволено предположить».

«Я сейчас тебя представлю,- произнес Валька на немецком, который сделал бы честь ленинградской петерсшуле, где училась его мать, но теперь звучал успокоительно-архаично.- Август, фрейлейн Мела. Мела — сокращенное Кармела. Так ее назвали в монастырской школе, в раннем детстве, конечно. Между прочим, она прекрасно понимает по-русски, ибо ее родители — русины, которых ошибочно называют славянами, в то время как они ославяненные мадьяры, бежавшие в Закарпатье от гусситских погромов».

Она была неописуема в буквальном смысле этого слова. То есть в смысле невозможности ее описать, если не брать в расчет такие ничего не значащие тривиальности, как рост, немного ниже среднего, или цвет волос, скорее черный, нежели коричневый. Даже ее возраст мог бы быть каким угодно — между двадцатью пятью и сорока годами. Все это, разумеется, пока ты ее наблюдаешь, то есть занят своим делом, а она — никаким. Когда же она сама что-то делает, скажем, наблюдает тебя, получается совсем другой эффект, хотя тоже — неописуемый.

«Вот кофе. Завтрак через двадцать минут. Если хотите, можете пока принять душ. Ванная прямо напротив вашей комнаты, фрейлейн Мела, только, пожалуйста, будьте осторожны — при входе на второй этаж очень низкая балка, и у гостей здесь принято расшибать о нее лбы. Дама, которая жила в вашей комнате, уехала два дня назад, и я боюсь, что служанка не успела сменить белье, но она должна появиться до девяти, поскольку хозяин, которого я временно замещаю, завтракает в четверть десятого». «Большое спасибо, кофе — великолепен.- У нее был тихий, но очень ясный голос.- А насчет балки не беспокойтесь — я не так высока. Но в вашем предупреждении вы не могли исходить из личного опыта — шрам у вас на лбу никак не от удара о балку. Совершенно очевидно, что это ВАС ударили каким-то тупым, закругленным на конце предметом. Например, носком сапога».

«Валя,- сказал он, когда Мела вышла,- только не пытайся меня убедить, что таких женщин раздают во время остановки во Франкфурте в качестве поощрительной премии пассажирам, летящим в Город. Скажи мне лучше, о чем она тебя там спрашивала?» «Спрашивала? Да, конечно…- Валька напряженно вспоминал.- Ну сначала она спросила, вижу ли я, что она находится в ПОЛНОМ отчаянии, а если вижу, то не дам ли я ей триста марок для доплаты за полет в Город — в нашем самолете были свободные места».- «Хорошо, а потом?» — «Ну потом, когда я ответил, что вижу и дам, она спросила, не могу ли я зака

зать для нее кофе и сэндвич в баре. Это я тоже мог. У меня было четыреста марок… Но подожди, откуда все-таки у тебя взялся такой шофер такси, который знает, кого к тебе везти, когда ты еще сам об этом не знаешь, да притом и денег не берет? Или они все здесь такие?» — «Валя, это я задаю вопросы, а ты отвечаешь. Иначе мы не успеем поговорить до ее возвращения. Что еще она тебе сказала?» — «Первые день-два ей некуда будет деться в Городе, и, если можно, чтобы я взял ее с собой. К тебе, то есть к Вебстеру. Вот, пожалуй, и все. Да, когда мы уже ехали в такси, она добавила: если все это предполагает, что она будет со мной спать, то ладно, хотя она бы хотела немного подождать». — «А сам ты тоже предпочитаешь подождать?»

Валька довольно долго думал. Потом допил кофе и сказал: «Нет».

В восемь утра вся кухня была залита холодным светом, льющимся из иллюминатора на потолке. «Омлет замечательный,- сказала Мела.- Когда я мылась, то вспомнила, как ты объяснял мне в самолете про Древнего Человека — он ведь метафора, да?» — «Не совсем, скорее образ моего воображения, он тот, кто НАБЛЮДАЕТ и ВСЕГДА НАБЛЮДАЛ в том месте, где происходят события и где его самого наблюдать невозможно».- «Но тогда он не может быть конкретным человеком?» — «Моя дорогая Мела,- возразил Валька,- чтобы стать конкретным, образ должен совпасть с каким-то конкретным существом в прямом, физическом смысле слова». «Уже совпал.- Теперь у Августа не осталось никаких сомнений.Кому еще кофе?»

Август оказался в ситуации, которая сама требует, чтобы он ее принял. Не искал причин ее возникновения или своего в нее включения, а просто принял, то есть полностью с ней слился.

«Спать очень хочется.- Мела поднялась.- Да не беспокойтесь, пожалуйста, о белье — оно совершенно чистое. Жившая здесь дама ни разу не спала, в своей постели по крайней мере». «Она могла спать на полу,- заметил Валька тоном, каким он и его коллеги говорят о назначении глиняных кубиков, осколки которых были найдены при раскопках в Иерихоне.- Я знаю женщин, которые любят спать на полу». «Она не любит спать на полу, и она не спала на полу, а спала на постели Августа, в то время как он — в этом я совершенно уверен — также спал не на полу, а на той же постели,- сказал Вебстер, входя.- Дорогой Валентин Иванович, я бесконечно рад вас видеть наконец в этом городе, in situ explorationis. Завтра я везу вас на раскопки, а послезавтра мы устроим маленькую конференцию: археолог, историк-лингвист и свободный мыслитель — прелесть! А-а… Я, кажется, не имел чести быть представленным вашей спутнице…»

«Это Вебстер, Мела.- Валька заколебался, явно еще не решив, с какой из ипостасей Вебстера он должен начать,- дипломат, антиквар и археолог. А это Мела, знакомству с которой я буду обязан ни с чем не сравнимым удовольст

вием впервые увидеть Город глазами его обитательницы».- «О, так вы отсюда, мадемуазель?» — «Да, хотя и не по рождению». — «Счастлив видеть вас здесь. Может быть, пока вы будете отдыхать, Август покажет Валентину Ивановичу последние археологические отчеты и познакомит его с сегодняшней ситуацией с раскопками. Я вернусь к ужину. Тогда мы продолжим наши беседы, adieu».

Беседы, собственно, и не начинались. Август остро почувствовал изменение атмосферы — как если бы переместились ее слои и стало необходимым дышать по-другому. Или он сам переместился из одного слоя в другой. «Ты уже здесь во что-то ввязался?» — Голос Вальки доносился откуда-то сверху, как будто он висел над столом, почти касаясь головой матового колпака лампы. «У меня вовсе нет привычки ни во что ввязываться, а если это происходит, то только когда кто-то другой берет на себя труд меня ввязать. Как в данном случае — ты». «Правда,- послушно согласился Валька,- но, посылая тебя к Вебстеру, я не предвидел, что это повлечет за собой появление женщин, имеющих обыкновение спать в одной постели с тобой».

Рассказ Августа занял едва ли час. Валька сказал, что все подробности имеют смысл, даже самые бессмысленные.

«Пойми,- Валька перешел к своему главному тезису,- эпоха, в которую мы вступили (не заметив этого!), есть ЭПОХА НЕЗНАНИЯ. Главным становится не получение знания отдельным человеком, а принципиальная «получаемость» знания, его «сообщаемость» ВСЕМ. Отсюда — естественная реакция злобы и ненависти на любое знание, не предназначенное для сообщения и передачи тем же всем, так же как и на носителей такого знания. Ведь во все времена средний обитатель Земли больше всего хотел иметь то, чего он лишен, даже если оно было ему не нужно».

Он, Валька, думает, что вследствие исторической изоляции Города в нем веками складывалась очень сложная система РАЗДЕЛЕНИЯ ЗНАНИЯ, далеко не всегда совпадающая с разделением труда и разделением власти. Видимо — но это только гипотеза, не более того! — сейчас в Городе с четырехсотлетним запозданием происходит своего рода «огораживание» знания, как в Англии семнадцатого-восемнадцатого веков огораживание сквайрами общинных земель.

А никакое огораживание не обходится без неприятностей.

«Постой, но ведь в моем случае все было наоборот — я должен был умереть чудовищной смертью именно потому, что я НЕ ЗНАЛ о своем тайном керстве, а они УЗНАЛИ?» — «Ничего подобного, ты ОБЪЕКТИВНО оказался носителем сугубо секретного знания, а знал ты об этом или нет — никого не интересует, как, впрочем, они сами тебе и объявили. Понимаешь, они — враги новой эпохи и не хотят уступать ей в омерзительности».- «Однако возможна и другая, не менее отвратительная версия: леды как наследственные хранители наследственной же тайны керов из века в век занимаются выискиванием и уничтожением самых последних остатков керского семени, поскольку наследование считается только по мужской линии».- «Кстати, в твоем втором сне ты — Старейшина керского рода, убивающий своего Родового Жреца во время тотального уничтожения ледами керов».- «Веселое это было время, Валя».- «Не веселее, чем твое время в бывшем Сталинграде, где за десять лет до того русские и немцы оставили тысяч триста трупов. Но подумай, и Родового Жреца, и капитана прогулочного катера ты убил (назовем убившего «ты» для удобства изложения) БЕЗ МЫСЛИ УБИТЬ. Однако никакое убийство невозможно без мысли о нем у самого убийцы и без мысли о смерти у его жертвы. Во всех трех снах мысль об убийстве и смерти была не у тебя, а у кого-то другого!» — «Постой, но ведь в первом сне не было никакой смерти?» «Как не было? Сергей прервал твою связь с Александрой, чтобы пригласить тебя в смерть. И ты еще соврал, что готов, но… остался. И он — остался, потому что ты прервал его мысль о смерти. Пива, видите ли, тебе захотелось! Сон для знающего — не книга, в которой ты можешь по своему усмотрению листать страницы, а мелькающие разрозненные кадры, проносящиеся перед твоим сознанием. Но способно ли твое сознание «смонтировать» их в готовую киноленту? Мать Гильгамеша видела сон о своем сыне и пересказала ему только то, ЧТО видела, а не объясняла смысл увиденного. Шумеры оставили нам первую в истории НАПИСАННУЮ книгу, но забыли нам оставить талант видеть то, О ЧЕМ она».- «А у тебя он есть, такой талант?» «Думаю, есть,- ответил скромно Валька.- Но я не вижу снов. Оттого я и историк».- «А я?» — «Ты — философ и мерцательный наблюдатель. То есть

НИКТО, который СМОТРИТ и СЛУШАЕТ. С такими, как ты, все происходит по-иному, чем с остальными. Оттого у тебя всегда трудности с женщинами, то есть у них с тобой, конечно». «М-да,- задумчиво произнес Август,- наверное, нелегко любить того, кто тебя наблюдает?» — «Это еще полбеды. Самое трудное быть с тем, кто наблюдает СЕБЯ, когда он с тобой».

В чем же смысл Города ДЛЯ НЕГО? Полжизни Август никому не давал ничего с собой делать: либо делал он сам, либо все выходило само собой. Валька не-Валька, случай — не-случай — он САМ сюда приехал. Город обозначал на карте не место, где ему свернут шею или проткнут печень сапожным шилом, а волшебный театр, где он зачарованным взглядом вперился в сцену, не заметив, что уже давно сам играет, наслаждается и страдает, изредка бросая взгляд на себя, сидящего в партере. Он поспел к третьему акту пьесы, давно сыгранной другими актерами, чтобы узнать ее начало, но… Если немножко изменить угол зрения, то не станет ли очевидным, что без него никогда бы не было ни пьесы, ни сцены, ни всего театра? Тогда не все ли тебе равно, КОГО играть — свободного, несвободного или даже не ведающего о свободе? Но только если ЗНАЕШЬ, что ты актер!

«Еще кофе, если можно,- прервал Валька его иллюзионистские размышления.Она сказала, что если не прилетит в Город на моем самолете, то погибнет. Интересно, правда?» «Безумно. Почти так же, как керско-шумерские общие корни. Кстати,- улыбнулся Август,- сколько ты их набрал?» «Шесть, но из них два не очень убедительные,- заволновался Валька,- а из оставшихся четырех три мне кажутся все-таки заимствованиями из древнейшего так называемого иероглифического ледского. Так что в итоге остается одно слово — «УТУРИ», на керском — «царь дня», где «РИ» — обычный владетельный суффикс «имеющий». (Август подумал, что теперь Мела сможет спокойно спать до следующего утра, не опасаясь эротических притязаний Вальки.) Хотя отдельного слова «УТУ» в керском не существует, легко предположить, что в протокерском, то есть «догородском», языке оно означало «день», в чем нельзя не уви

деть буквальное совпадение с шумерским «УТУ» — «день», «сияющий». Это удивительнейшим образом находит подтверждение в обычае ДВОЕЦАРСТВИЯ у ледов один царь правил днем, другой ночью,- следы которого мы находим в двух ледских мифах. Хотя такого слова «царь ночи» мы не находим ни в одном из сохранившихся ледских текстов, не говоря уже о керских».

«Э-э, господа, сколь ни поверхностно мое знание этнографии и сколь ни глубоко мое презрение к современной антропологии, мне совершенно очевидно, что такого слова и не может быть, ибо имя царя ночи непроизносимо, оно — табу.Это был Вебстер, но такой, каким Август видел его в первый раз на площадке перед его городским домом, только вместо толстого подбитого мехом плаща и бархатной раввинской шапочки на нем был огромный брезентовый дождевик и берет защитного цвета.- Существование царя ночи у ледов не подлежит сомнению, хотя память о нем умышленно стерта с поверхности текстов. Однако я опаздываю, еще раз — adieu».

«Хороший историк,- сказал Валька,- и никакой он вовсе не любитель. Ну еще бы! Он даже антропологов ругает абсолютно по делу. Вебстер знает: история — не поиски человеком человеческого в человеческом. Какая чушь, старик, а — копай, смотри, слушай, читай, думай о том, что увидел, услышал, прочел; разговаривай наконец обо всем этом».

Валька устал, но Август, видя, что пар еще не весь вышел и Мела сможет еще долго не просыпаться, предложил выпить немного водки. «Водки?! — Валька был полон утреннего негодования.- Ты с ума сошел! Еще нет одиннадцати. Вот если у тебя найдется чуть-чуть коньяка, то это было бы вполне своевременно, ибо могло бы компенсировать вредное возбуждающее действие кофе».

Коньяк действовал, видимо, очень медленно. «Ну посмотри,- не унимался Валька,- отчего мы здесь? Думаешь, оттого, что истину о керах и ледах узнать захотели? Чушь! Мы явились за ЧУЖИМ ПРОШЛЫМ — наше-то неинтересным оказалось, видите ли. Вебстер — умница. Ему все равно, что свое, что чужое». «Однако тоже предпочитает заниматься чужим».- «Не знаю, думаю, судьба определяет, что твое, а что нет».

«А чьей буду я — тоже судьба определит?» — Мела стояла босая, завернувшись в халат. «Не «определит», а «определила», мадемуазель. Если это судьба, то она всегда «уже». Будущее — всего лишь фикция нашего воображения, так что не стоит беспокоиться, по-моему.- Август встал и усадил Мелу в кресло.- Я сейчас заварю чай. Хотите коньяка?» «Нет, спасибо. У меня нет никакого

прошлого. Нет — и все. Поэтому я так беспокоюсь за будущее. О чем вы еще говорили, пока я спала?» — «О двух царях у древнейших ледов, дневном и ночном. Только имя ночного потерялось. Вебстер говорит, что так и должно быть, ибо оно — табу. Но что он делал, этот ночной царь, ума не приложу? — Валька развел руками.- Царствовал над спящими, что ли?» «Ну конечно же.- Мела с недоумением смотрела на обоих собеседников.- Именно над спящими, он был их царем В ИХ СНАХ, как дневной наяву». «О Боже,- застонал Валька, — где вы об этом прочли?!» «Мне об этом рассказывала моя бабушка, точнее — мать моего отчима. Она из старой семьи в Северной Трети. Я так поняла, что здесь все об этом знают». «В этом долбаном Городе,- заорал Валька по-русски,- все обо всем знают, но где тексты, тексты?! Ну ладно,- он опять перешел на французский,- я со всем готов смириться, но все равно не могу понять, как царь правит во сне. Это — безумие». «Я потом вспомню и расскажу»,- послушно сказала Мела и стала пить чай.

«Великолепно.- Мела становилась для Августа все менее и менее неописуемой.- Ты же, Валя, успокойся. А не стоило ли бы нам, когда будем гулять по Городу, заглянуть к моему другу бармену и спросить, что он думает о царе ночи?» «К какому бармену? Из «Таверны»?» — Мела в изумлении чуть не выпустила из рук чашку. «Он самый». «Что?! — Она поставила чашку на стол.

Он же безумец, наш городской сумасшедший». «Тут уж я совсем ничего не понимаю.- Август действительно перестал что-либо понимать.- Но Вебстер мне сказал, что бармен — известный на весь Город знаток закона, да вдобавок еще и Сенатор…» «Кто вам сказал, что знаток закона не может быть безумцем, не говоря уже о Сенаторе? Да и Вебстер, конечно, тоже сумасшедший». «Постойте,вмешался Валька,- так вы знаете Вебстера?» «Конечно, знаю».- «Почему же он тогда?..» «Откуда мне знать? — Она пожала плечами.- Я же вам говорю, он сумасшедший». «А наш с вами бесплатный шофер — тоже?» — осторожно вставил Август. «Ну знаете! — Она не могла найти слов.- Вы видели его глаза? Глаза маньяка, убийцы, насильника, поджигателя!»

«Вот что,- сказал Валька,- это уже слишком. Так я не могу. Скажите честно, глядя в глаза нам обоим, сумасшедшие мы или нет?» «Конечно, нет. Вы совершенно нормальные».- «Только дураки невообразимые. Ну, скажем так, почти клинические, если говорить откровенно, да, Мела?» — «Валя, не подсказывай, пожалуйста, дай ей время самой разобраться». «У меня нет времени,- сказала Мела очень тихо.Мне очень скоро придется вернуться к отчиму, с этим ничего не поделаешь. И с тем, что я люблю Город как никакое другое место на Земле и никуда не хочу отсюда уезжать. И с тем, что вы оба мне страшно нравитесь. И еще мне очень хочется плакать». «Прекрасно, плачьте, пока будете одеваться,- заключил Август.- Я сейчас вызову такси, и вы нам покажете Северную Треть, где я еще не был, если, конечно, не предпочтете экскурсию вдвоем. Клянусь — не обижусь, а просто лягу спать, хорошо?» «Ни в коем случае! — Она пошла к двери.- Я буду готова через десять минут. Только я не хочу ехать с ТЕМ шофером».

Шофер был другой. Пока они ехали на север, северо-восток и опять на север, Мела говорила о том, что они видели. Названия улиц, башен и домов немного значили. Все было в том ощущении места, которое она любила и в которое включила обоих спутников, усталых и ошеломленных. Августу было хорошо. Он ничего не хотел. Ведь то принуждение, которому мы подвергаем себя, поставив целью восприятие новых вещей, людей или мест, тут же исчезает, когда кто-то другой делает за нас всю эту работу, оставляя нас свободно наслаждаться в волнах непроизвольного чувствования.

Теперь, после трехчасового хождения по каменным плиткам площадок и закоулков Северной Трети, Август вытянул онемевшие ноги под огромным, стоявшим на четырех бочках, столом в пивном подвале «Канарейка».

Мела: «Здесь, где мы сейчас сидим, проходила старая Городская Стена…»

«Глинобитная,- перебил ее Валька,- толщиной в полтора и высотой в три человеческих роста. Когда ее сносили, она уже на три четверти ушла в землю. Сейчас мы сидим там, где было караульное помещение».

…Сейчас это был будто и не он. Мягкий свет убывающей луны струился сзади, освещая часть городской стены и двух неизвестных, чуть склонившихся над парапетом. Оба с падающими на плечи волосами, крупными мясистыми носами и круглыми подбородками. Один — в высокой шапке, похожей на колпак звездочета. Другой — в плоской круглой шапочке, плотно облегающей темя. Потом Август, уже как один из них, увидел тонкий нежный полумесяц. Ныли ноги. Он оперся о низкий парапет. Внизу, один за другим, гасли огни лачуг и землянок. Он пытался быстрее — пока не все потеряно — сосчитать еще не погасшие и поймал себя на том, что считает дюжинами. Легче было бы по шестнадцать, как привык. Досчитал до девятнадцати дюжин и четырех, когда услышал низкий чужой голос: «Не трудись считать, Владыка Рода, их здесь пятьдесят дюжин без четырех. Не считая сараев и хлевов. Значит, столько же донов? дани».

«Но послушай, Великий Властитель, ведь все это отхожее место со всеми его вонючими обитателями не стоит и половины этих денег!» — «Не трудись соображать, Владыка Рода. Не они ли отродье тех, кто жрал мертвечину твоих предков и обгладывал их полусгоревшие кости? Они по сей час живут запахом этой жертвы. По дону с жилища — невеликая плата за предназначенное духам, но ими отвергнутое. Не заплатят — гони их вон из Города, всех до единого. Пусть твои люди сожгут все дотла, а весной распашут это место и разделят его на шесть дюжин участков равной величины. Одна шестая — тебе и твоим людям».

Стоявший рядом с Августом человек сдвинул на затылок высокий колпак и плотнее закутался в плащ. Огней внизу осталось совсем немного. «Пошли в башню, Владыка Рода. Время выпить горячей мезы».- «Подожди, Великий Властитель. Погаснет последний огонек, и пойдем».

Он напряженно вглядывался в густую тьму, заполнявшую Восточную Впадину (самое низкое место Северной Трети). Что еще мог он там высмотреть?

В обитателях Впадины он не видел ни людей, ни духов, ни даже животных. Фантомы, тени, с вырожденной страстью и угасшим разумом. Еще оставались непогасшие огоньки, и ему захотелось спрыгнуть вниз и добежать до ближайшего, чтоб увидеть хоть одно лицо или услышать хоть одно слово. Иногда на него находил страшный голод видеть и слышать. Нет, все быстро проваливалось во тьму, и ничего не оставалось, как спуститься за Властителем в караульную.

«Я не часто вижу тебя перед собой.- Властитель придвинул к нему дымящуюся чашу и осторожно отпил из своей.- Если хочешь что-нибудь, скажи».

«Я хочу стоять на стене и видеть эти огни, кто бы их ни зажигал, даже эти бесплотные твари».- «Пусть так, но мне нужна моя дань. Сдери ее с этих тварей, оставь себе шестую часть и еще получишь двух наложниц из тех пятерых, что мне прислал князь Севы. Сам и выберешь».

Властитель — не дурак. Верный ход. Видимо, его наложницы ему прискучили, а искать новых, пока есть эти, было лень. Оттого и щедрый.

«Я подумаю, Великий Властитель. Может быть, найдем другой выход. Может быть, мы оба, видя их, не видим СЕБЯ».- «Не трудись думать, Владыка Рода. Мы оба, видя тех, кого ненавидим, или любим, или презираем, или боимся, не можем видеть себя. Никто не может, даже высшие жрецы Гимбу. Что до меня, то, говоря по правде, я ни разу не видел ни одного из ЭТИХ, лучше не будем их называть. Говоря же с тобой, я вижу себя, ибо не чувствую к тебе ни ненависти, ни любви — разве что любопытство. Дай мне эту дань и любуйся сколько душе угодно твоими огоньками. Я бы охотно уступил тебе и караульную службу в Восточной Впадине. Так что — не трудись думать».

Он сказал: «Я уже подумал, Великий Властитель. Я тебе заплачу их дань из своего кармана — пять шестых, как было договорено,- и принимаю их всех в клиенты моего рода. Большой кусок говна, скажешь ты, роду его не проглотить. С родовым советом я управлюсь. У нас мало земли. Я заставлю новых клиентов расчистить Впадину и построить каменные дома на половине занимаемого ими сейчас места. Другую половину я заселю родовичами. Золото тебе принесут завтра, а про обещанных наложниц не забудь. Сам мне их и выберешь».

Стало теплее, или это согрела его меза. Он шел по тропинке вдоль внешней стороны Стены, а потом круто вниз, на юго-юго-запад. Две лиги до родовой ставки по самому безлюдному из всех возможных путей. Он там будет к началу первой вахты ночи. Последние пол-лиги по другой, совсем узкой тропинке, известной только ему и немногим родовичам, почти скрытой густым кустарником,той, которая идет по ложу давно высохшего ручья и обрывается в шестистах шагах от изгороди. Нет, хватит с него Властителя, дружинников Властителя, людей Впадины, даже мезы — тоже хватит. Смотреть и слушать невозможно из-за кромешной тьмы и глухого молчания спящего Города. Думать не хочется. Убаюканный мягким ритмом неторопливой ходьбы, он уже занес ногу для следующего шага, как вдруг остановился в изумлении от журчания и плеска впереди, внизу.

О Гар! Что это? Ручей, высохший, говорят, двадцать три поколения назад, весело струился у самых его подошв, играя и подпрыгивая на сверкающих в ярком лунном свете круглых отполированных миллионнолетним течением камнях. Но откуда такая луна? В последнюю ночь перед полнолунием! С трудом раздвигая густые заросли ивняка, он двинулся вдоль ручья по зыбкой трясине пологого берега и почти сразу же оказался у маленькой бухты, над которой на низком пригорке, бывшем, вероятно, прежним берегом полноводной реки, он увидел деревянный дом, невиданной в этих местах постройки. Просторный, с невысокими стропилами и совсем маленькими окнами, затянутыми рыбьим пузырем. Перед домом на низкой скамье сидел человек в зеленом плаще и необычной формы шляпе и курил трубку с плоским чубуком. Запах незнакомого курева, острый и сладкий, щекотал ноздри.

«Добрая ночь,- сказал человек.- Не то чтобы я тебя звал, но раз пришел, то говорить с тобой мне будет приятно. Пока садись. Так, сделай затяжку-две.- Он протянул ему трубку.- Теперь говори что хочешь».

Дым заполнил все его тело. Оно стало, как высушенный рыбий пузырь. Он не знал, ЧТО говорить, но говорить очень хотелось. Пусть он скажет первое, что придет в голову.

«Я решил взять под свою опеку людей Впадины.- Он еще раз затянулся и возвратил трубку владельцу.- Это будет новая часть Города, с новыми домами, площадями и акведуком. Да и Властитель останется доволен». «Я помню, как все это случилось,- сказал человек, кладя трубку рядом с собой.- От Властителя тебе было не отделаться. Не успели твои обжить северную часть Впадины, как он налетел с двумя дружинами — своей и брата — и изрубил в куски тебя и всех домашних. Людей Впадины, в их домах, не тронул. Они стали его клиентами. Потом был набег анаров, которые убили Властителя и его семью. Раз уж ты здесь, то почему бы тебе не знать, что много-много столетий ты не возвращался в Город, а когда возвратился, то в последний раз». «Подожди, подожди! — закричал он.Почему ты говоришь о будущем в прошедшем времени?»

«Чего ж здесь такого удивительного? — Валька отпил пива из огромной кружки и нежно погладил Мелу по плечу.- Словно мезы опился. Или на тебя опять… НАШЛО? Пойми — ведь если ты уже видел то, что для кого-то другого только еще будет, то для тебя оно БЫЛО, как и твое видение. У меня самого такая привычка. Да что ж ты не пьешь? Я уже вторую кончаю». «Что это на него нашло? Вы мне об этом не рассказывали».- Мела испуганно посмотрела на Вальку. «Потом, потом, или он сам тебе расскажет». «Нет,- решительно сказал Август,- я ни с кем не спорю. Но почему именно я должен быть живым (пока еще!) примером ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ произошедшего, а не ты, или Мела, или тот же треклятый Вебстер?» «Ответ прост.- Валька допил пиво и встал.- Так уж с тобой случается — в будущем, которое всегда уже есть твое прошлое. Тут, боюсь, не обойтись без сильного воображения. Пойду закажу еды какой-нибудь».

«Это коричневое пятно — лучшая из сохранившихся в Северной Трети застроек семнадцатого века, все — из коричневатого с зелеными прожилками химатитового камня, там была знаменитая Впадина, защищенная с востока бывшей Городской Стеной, когда граница Города еще не проходила по реке Оредо». Слушая Вебстера, легко было представить его темпераментно жестикулирующим, если бы оба Вебстер и Валька — не лежали распростертые на разостланной на полу огромной дециметровой археологической карте. Август сидел на письменном столе и смотрел в особый бинокль на те места на карте, которые они обсуждали. Шел второй час ночи.

«Как они ее засыпали? — спросил Валька.- Это же должно было быть адски трудно?» Вебстер: «Ничего особенного. Это читается просто, как вчерашний день: Шестнадцатый пентарх, прозванный Великим Властителем, сжег Впадину вместе со всем, что в ней было живого, за повторную неуплату дани и отдал голую землю сводному брату и его клиентам, построившим там первые каменные дома. Потом налетели анары, опять выжгли всё дотла и разрушили Восточную Стену. В течение трехсот лет туда свозили строительный мусор со всего Города, и Впадина исчезла. Так говорят факты».

«Факты-шмакты, видал я эти факты»,- подумал Август, но вслух сказал: «Властитель Хулод не сжег Впадину, а отдал ее за дань Старейшине адабов, которого он потом убил, но людей Впадины не тронул, а принял под защиту своего рода. Анары убили Хулода во время очередного набега, но домов во Впадине не разрушили, а Стену лишь немного повредили. Впадина не была глубокой, то есть, я думаю, вообще никакой Впадины вначале не было. Само название пришло из совсем недавних времен, не ранее чем за два поколения до Хулода, когда уже шло вовсю оседание почвы в этой части Города. Потом оно все усиливалось, и, скажем, за последующие триста пятьдесят лет и каменные дома, построенные при Старейшине адабов, Серенте, и Стена ушли под землю, где, я полагаю, они частично по сю пору и остаются. Это — не факты, а то, что я видел и слышал».

На столе зазвонил телефон. Август взял трубку. «Да, очаровательная Мела. Нет, я выступил с маленьким докладом об археологии Северной Трети, частично использовав информацию, полученную в караульном помещении — черт, в пивном подвале — от вас и Валентина, и забыв на вас сослаться. Нет, они приходят в себя, даже с пола встали. Вебстер вот отряхивается, а Валя наливает себе виски. Нет, зачем МНЕ делать выводы, если вы этим занимаетесь? Я заранее согласен. Конечно, я пойду спать. Спокойной ночи. Сейчас». Он передал трубку Вальке. «Ну, разумеется, я тебя прощаю. Августа — тоже. Кстати, ты ему об этом сообщила? Ага. По-моему, тебе надо было бы начать со второго сообщения, тогда и первое не понадобилось бы. Ладно, это тоже прощаю. До встречи».

«Я потерял женщину,- объявил Валька, усаживаясь за стол и наливая себе еще виски.- И это — факт, который я слышал и видеть который было бы уже совсем излишним. И вообще…» «В моем доме это уже случалось,- перебил его Вебстер.Не хочу вас обнадеживать, Валентин Иванович, но в нем же женщин и находили».

Август встал. «Хорошо, пошли спать.- Но, не удержавшись, сказал Вебстеру: — Ну а если этого могло бы и не быть, то…» — «Ничего-ничего, когда проснетесь, позвоните этой женщине, Меле. У нее найдется ответ. Доброй ночи!»

 

— к следующей главе —

Cookies help us deliver our services. By using our services, you agree to our use of cookies.