АЛЕКСАНДР ПЯТИГОРСКИЙ
ДРЕВНИЙ ЧЕЛОВЕК В ГОРОДЕ
Часть III
Глава 11
По заветам классики
«То, что раньше считалось красивым, теперь считается неправильным, как любит говорить мой друг Юра Сафаров из Кинг-Колледжа.- Август ловко перебросил плоской лопаточкой ломтики бекона с шипящей сковородки на уже разложенные по тарелкам пухлые подушечки омлета.- С этим не надо спорить. Лучше наслаждаться красотой того, что пока не считается ни правильным, ни неправильным».
«Какое наслаждение придумать какую-нибудь историю, чтоб потом она такой и оказалась, как это сделали Шлиман и Эванс! — Валька, выспавшийся и готовый к новым набегам на чужую археологию, ждал от себя последней фразы, которая бы «запечатала» их ночной разговор.- Выходит, что ты — только один такой в Городе, а то еще и в целом свете. Нисколько не удивлюсь, если археологи обнаружат твой скелет в подполе той пивной в Северной Трети. Он, конечно, будет выставлен в музее, и ты поведешь Мелу его смотреть». «Тогда это будет не мой скелет, Валя. И не путай меня, пожалуйста, с твоим Древним Человеком — в отношении единственности я имею в виду. ЕГО скелета никому не найти, а моим, как и твоим, можно забить миллионы кладбищ. Вообще у тебя опасная склонность придумывать разные вещи, с которыми дело иметь потом приходится мне. Ты себе ползаешь по археологической карте с Вебстером, а я наношу визиты, пока крайне неудачные, выдуманному тобой персонажу. Ты…» — «Да-да, я себе выдумываю привлекательных молодых женщин, а тебе потом приходится с ними спать».
Август и так собирался звонить Меле. «Валя считает, что во мне недостает чувственности. Боюсь, что это правда. Не испугались? Нет. Завтра утром у меня одно дело, но я рано вернусь. Будете меня ждать? Нет… я не знал, что у вас есть муж… Нет, история — не игра. Там ничего не выиграешь. Целую вашу ручку. Да, чувственно».
«Что это еще за муж?» — раздраженно спросил Валька. «Самый обыкновенный».»Где он? Откуда он взялся?» — «Не знаю».- «Значит, она врала?» — «Нет, просто упустила, история полна таких упущений. Возьми хотя бы Город».- «О, Город единствен, самобытен до отвращения!» — «Мы, чужие, сра-зу же попались на его удочку, а когда оказалось, что вроде бы и не совсем чужие, то городские мифы полетели ко всем чертям. Возьми того же патетического Студента, от которого наш общий друг чуть с ума не сошел: ничего себе, в Городе никого практически не убивали, ну по крайней мере ПОСЛЕ той «первоначальной» и не очень приятной истории. Как бы не так! Только и делали, что этим занимались, да и, насколько я могу судить, продолжают это делать. Забудь о Городе — КАК ТАКОВОГО его нет. Есть ГОРОДА. Трупы сбрасывают в Оредо или Неву, сжигают или набивают ими овраги, заливают цементом в подполе или свозят на санках за город и сбрасывают в мусорные ямы. Довольно».- «Это — твоя первая политическая речь, произнесенная за последние, ну, скажем, пятьдесят шесть лет, в течение которых, если не говорить о последних трех днях, тебя, кажется, никто не собирался убивать».- «Она не политическая, Валя. Она — о смерти».
Грусть нашла на них обоих. По долгому опыту своего существования Август знал, что не надо пытаться ее уменьшить. Непривычный же к грусти Валька недоумевал, когда она к нему приходила, считая ее капризом, излишеством и не признавая за ней права быть его естественным состоянием. Ну ладно, пусть Август прав, и это он, Валька, в конечном счете сам все и придумал. Ну просто талантливый такой.
«Нет, я нисколько не опечален,- сказал Валька.- Не важно, кто что выдумал. Гораздо важнее, что кто-то другой ему, выдумавшему, все это ПОКАЗАЛ — со всеми странностями и поворотами сюжета, никак не предвиденными выдумавшим. Мы опять едем с Вебстером на раскопки. Потом в музей. Ты с нами?»
Август не хотел ехать. Лучше спать. Он задремал, но тут же проснулся от громкого стука. На пороге стоял Сергей Селиверстов, опираясь на дубовую палку с серебряным набалдашником, в огромной твидовой кепке, теплом плаще до пят и с галстуком-бабочкой под воротником мягкой батистовой рубашки. Сергей еще раз стукнул палкой о пол: «Все двери открыты, мой мальчик. А ты себе дремлешь, мечтая, наверное, о какой-нибудь шлюхе. Меня отпустили на два часа под самое честное слово на свете. На больничной машине, с шофером. Так вот…» «Здравствуй, Сережа. Дай я помогу тебе раздеться. Кофе?» — «Никакого кофе. Пока даже чаю нельзя. Раздеваться ни к чему. Все. Завтра мы уезжаем. Ты поедешь с нами. Бери твою сумку или что там еще у тебя. Александра сняла тебе на одну ночь номер в отеле рядом с больницей. Идем».
Он понимал и не понимал, что ему говорит Сергей. Но решил ответить, как если бы понимал. «Нет. Я не поеду сейчас с тобой и не улечу завтра с вами из Города. Завтра утром я обещал посетить одного человека. Это — неотменимо. Иначе и приезжать было незачем. Кроме того, вчера совершенно неожиданно объявился Валентин Иванович Якулов из Петербурга, и я намерен здесь оставаться, во всяком случае, до его отъезда. И, наконец, мне все еще нужно время, чтобы собрать воедино все мысли о Городе, что тоже гораздо лучше сделать, пока я еще здесь. Хочешь, я приготовлю поздний завтрак? Или назовем его ранним обедом?»
Тяжело дыша, Сергей уселся в кресле, не снимая плаща и кепки. «Закури мне сигарету, пожалуйста, какую угодно. Зачем тебе понадобился этот ориентальный недоросль из Петрограда?» — «Петрограда нет, Сережа, как, боюсь, и Санкт-Петербурга. Как и всего — без нас, думающих об этом».- «Не верю ни одному слову. Все это — жалкие предлоги, чтобы продолжать оставаться в этой международной крысоловке, в которой ты хочешь найти лазейку — туда, где нет смерти. А если есть, то какая-то особая, для тебя одного — по индивидуальному заказу. Не выйдет! Крысолов тебя найдет, он — один на всех, другого нет».»Ты, Сережа, кончаешь тем, чем кончают почти все нигилисты,- морализмом, да еще с теологическим уклоном. Я лично за то, чтобы еще немного пожить».- «Едем с нами, тебе нельзя здесь оставаться».- «Тебе, Сережа, всегда мешало, что ты ученый. Сколько бы ты ни материл науку, она — в тебе. И сейчас, говоря со мной, ты видишь в моей ситуации ОБЪЕКТИВНОСТЬ, да ведь она у каждого из нас своя». «Жалко, а я-то надеялся…- Сергей помолчал.- Наука или не наука, мой мальчик, объективность смерти — одна для всех».
Август пошел сварить еще кофе. Когда он вернулся, Сергея не было. Хорошо. Тогда он сделает одну работу с начала и до конца. Было три пополудни. Он лежал на разостланной карте-дециметровке и быстро наносил красным карандашом то, чего на ней не было. Вот линия его прежней прогулки от старой Восточной Стены до высохшего притока Оредо. Оттуда — к «родовой ставке» Августа. Плоское трехэтажное строение с маленькими круглыми окнами и дверями такими низкими, что сейчас ему пришлось бы согнуться, чтобы пролезть; с большим задним двором и множеством деревянных пристроек, сараев и хлевов. В глубине двора — два крошечных деревянных храма и отдельно, за низкой оградой, открытый жертвенник с вечным огнем на четырех каменных подставках, прикрытых плетеными колпаками. Это где-то в четверти лиги от дома Вебстера. Резко на северо-запад от ставки роща, а за ней огромное низкое здание ставки рода аганов на холме, за которым начинается Западная Стена, примерно там, где теперь больница Сергея. Высокий, в четыре-пять этажей, храм Гимбу (одна из двух жреческих коллегий Города), сложенный из плит светло-серого песчаника. Дальше на север, где теперь проходит Северная автострада, слева от очень узкой, вымощенной щебнем дороги,мрачное небольшое селение под названием Западная Граница. Люди здесь живут глубоко под землей в огромных помещениях, похожих на залы. Спускаться надо по идущим вдоль стены крутым каменным лестницам без перил. Наверху — конюшни, хлевы, свинарни, амбары и несколько глиняных лачуг клиентов и отпущенников, огороженные одной низкой изгородью, за которой тянутся поля и огороды.
Все это возникало не из матовой поверхности карты, а накладывалось на нее откуда-то сверху. Заболела спина, он с трудом разогнулся, долил бренди в остаток кофе и продолжал расчерчивать карту красными линиями, отмечая кружочками, квадратиками и треугольниками знакомые ему кварталы, храмы и родовые ставки. Когда наконец одним широким круговым движением он обвел весь Город, было уже восемь. Август закурил и подумал: а не происходит ли вся архитектура из особого чувства расчленения поверхности, которую далеко не всегда можно увидеть, а еще труднее — представить? Вертикали и объем строения прямо соотносятся с телом смотрящего, но только видя или воображая здание сверху, ты включаешь себя в него, в нем «осваиваешься». Именно так Гильгамеш видел свой Урук, а Приам — свою Трою. Ранний город всегда — двухмерность, принимающая в себя объемы человеческих обитаний и уплощающая их в едва поднимающиеся над поверхностью пятна. Затем туда «вставляются» вертикальности храмов и дворцов — но это только после того, когда город уже включился в окружность стены, от первого камня которой он и ведет свое существование. Так было вначале, когда сознание человека только начинало принимать в себя город.
Эти трансцендентальные архитектурные размышления были прерваны звонком Мелы. «Уже десять часов, что ты делаешь? Не удивляйся, я перешла на «ты», потому что весь день с тобой проговорила. Так интересно говорить с человеком, за которого сама же и отвечаешь».- «Тогда, может, так и оставим?» — «Так уже не получится. Утром я сказала мужу, что не буду с ним спать, а буду спать только с тобой. Он заявил, что никогда этого не перенесет и…»
«Я его понимаю, но…» — «…и что он хочет с тобой познакомиться. Мы с ним заедем за тобой через полчаса, он уже выводит машину, и будем ужинать в ресторане «Место для всех». Кстати, я уже неделю не ужинала».- «Я очень хочу есть, Мела, и буду счастлив познакомиться с твоим мужем, но… как бы это выразиться помягче, мне совершенно необходимо оставаться в живых по крайней мере до одиннадцати завтрашнего утра».- «Не беспокойся, пожалуйста, он тебя пальцем не тронет. Он только хочет увидеть, кого я ему предпочла. Возможно, надеется, что я к нему вернусь когда-нибудь. В конце концов у него же есть жена, которая, по его словам, с ним иногда спит, но…» — «Господи, так он двоеженец?!» — «Любой брак, зарегистрированный в Городе,- законный. То, что он женат в Англии, здесь не имеет значения».- «Но в Англии двоеженство уголовное преступление, и при раскрытии его брак автоматически аннулируется».»Здесь он никак не аннулируется. Просто тогда я буду женой преступника, что даже было бы забавно, если бы я уже не позаботилась о разводе. Сегодня я отослала все формы с его подписью, а также отчима как свидетеля. Пока! Мы едем». «Послушай,- крикнул он,- а этот твой бывший муж, он не…» Но она уже бросила трубку, и Август пошел переодеваться.
Он никогда не сомневался, что идиотские ситуации с дамами, в которые он периодически попадает,- просто плата за пожизненное безбрачие, к которому, впрочем, он никогда не стремился.
Человек в поношенном смокинге, с редкими выцветшими белесыми волосами, торчащими в разные стороны, огромным носом, контрастирующим с почти отсутствующим подбородком, и длинными рыжеватыми ресницами, через которые смотрели маленькие и крайне живые глаза, печально на него взглянул и сказал, что он — Тимоти Эгар, бывший муж Мелы в некотором роде и что хотя это могло бы быть сочтено и бестактностью с его стороны…
«Помилуйте,- вскричал Август,- так вы же друг моего старинного лондонского приятеля Александра, и уж в этом, во всяком случае, не может быть ни малейшего сомнения!» «Да,- грустно согласился Тимоти, распахивая перед ним дверцу «кадиллака»,- Мела мне не говорила об этом, но теперь все как-то начинает складываться в одну картину. Не очень приятную, по-моему, хотя, с вашей точки зрения, она может выглядеть несколько иначе. Но не хочу быть предвзятым. Не могу себе позволить быть предвзятым. Вам лучше сесть сзади справа. Мела любит сидеть спереди. «Место для всех» чрезвычайно неудобно расположено — надо ехать по этой чертовой Северной. Долбаные грузовики, но я надеюсь, мы не погибнем».
Он странно вел машину, делая резкие повороты и неожиданно тормозя без всякой нужды. Мела насвистывала сквозь зубы вальс Крейслера. Августу совсем расхотелось есть, но зато прошло чувство неудобства. Трудно было себе представить место, более противоречащее своему названию, чем «Место для всех», начиная с отсутствия вывески на фронтоне огромного двухэтажного дома с черными многогранниками колонн без капителей и кончая темно-синими в тонкую полоску фраками официантов. «Места заказывают по телефону по крайней мере за два дня. Отчим отдал нам свой заказ,- объяснила Мела, разворачивая огромное меню,из-за важности ситуации. Ты пей, пожалуйста, назад машину поведу я». «Вы виски или водку, как наш общий друг?» — Тимоти передал ему карту напитков. «Я, пожалуй, ничего. Мне завтра утром надо быть совсем-совсем свежим. Ну одну рюмку «Житной» разве что». «Нет,- объявил Тимоти,- я буду пить только «Дикую утку». Она — та единственная вещь на свете, которая, может быть, принесет мне хотя бы частичное утешение в моем горе от ее неверности. Пьем за частичное утешение!» «Благодарю вас,- сказал Август официанту,- без льда, пожалуйста. К Тимоти: — Разумеется, я готов за это выпить, но, по-моему, ваш тост несколько опережает события».- «Но вы же давно с ней живете, не так ли, Август?» — «Что?!» — «Это я с ним давно живу,- сказала Мела отпивая из высокого стакана томатный сок,- он об этом не знал, пока я ему не сказала позавчера, но он, наверное, забыл».
Август решил не возражать и только заметил: не забавно ли, что Фортуна выбрала именно это «Место для всех», чтобы взять у него реванш? За что? — он сам еще не понимает.
«Место? — встрепенулся Тимоти.- Не вижу в этом ничего удивительного. Оно и есть ОДНО из всех, ибо, знайте, мы сидим в замке Правителя Города, Уркела Второго, который он вопреки городским законам построил внутри городских стен. В этом уникальность замка. Замок властителя, а тем более одного из пяти, пентарха, немыслим расположенным в Городе».
«Это не совсем так.- Август налил себе вторую рюмку.- Мы не сидим в замке — скорее в том месте, где он когда-то стоял. Потом его разобрали на плиты и построили два храма Гимбу, а те лет триста назад были перестроены в здание, где мы сейчас и находимся. Но дело не в этом. Замок выстроил Уркел Четвертый и не внутри Города, а в лиге за городской чертой, которая лишь много позже сдвинулась на запад. Тогда замок буквально господствовал над всей западной стороной Города, как сам Уркел Четвертый — над своими четырьмя соправителями. ЗАМОК — СИМВОЛ ВЛАСТИ, ОТДЕЛЕННОЙ ОТ ТЕХ, НАД КЕМ ВЛАСТВУЮТ. Как Университет был символом силы знания, отделенной от знания».
Тимоти был так потрясен этим заявлением, что автоматически налил виски в стакан для минеральной воды, залпом его выпил и, вытерев салфеткой пот со лба, бросил ее на стол и твердо сказал: «Отделенность власти — не более чем одна из сторон Темы Замка. Возьмем европейскую литературу. В течение трех столетий Замок фигурировал в ней как центр и фокус Идеи Власти над человеком. И так от Валентина Андреэ в начале семнадцатого века до Франца Кафки в начале двадцатого. Он же был и ОБРАЗОМ ОПРЕДЕЛЕННОСТИ, КОНЕЧНОСТИ власти для его обитателей. Люди же внизу могли видеть в Замке НАД ними и верхний предел их существования. Страх как орудие власти Замка не был абсолютным, ибо в конце концов бояться или не бояться, все еще оставалось частным делом каждого. Пусть девяносто девять из ста боялись Замка, один, небоявшийся, знал или чувствовал, почему можно и не бояться, даже если это замок Синей Бороды, маршала де Рэ, Малагесты или Ченчи. Прошли столетия, Замок ушел в прошлое, но его образ дотянул до конца девятнадцатого века, когда полностью изменилась сама Идея Власти. Власть не только перестала быть властью над ОТДЕЛЬНЫМ человеком и стала властью над МАССОЙ, но и сам отдельный человек перестал ХОТЕТЬ своей отдельности. Кто знает? Может, он думал, что так будет надежнее. И дело уже было не в том, что теперь не девяносто девять из ста, а девятьсот девяносто девять из тысячи боялись, а в том, что и единственный, небоявшийся, переставал быть ИНДИВИДОМ. Источник страха переселился из Замка в НЕОТДЕЛЕННОСТЬ людей. А образ Замка ушел из литературы не потому, что страх стал универсальным, а потому, что он перестал быть индивидуальным. Смотрите, ведь ни Кремль, ни Берхтесгаден — не замки. Ибо исходящий из них абсолютный и всеуравнивающий страх парадоксальным образом отменил саму иерархию власти, символом которой и призван был быть Замок. Оттого, наверное, Сталин умер не в Кремле, а на подмосковной даче, а Гитлер не в Берхтесгадене, а в вонючем берлинском бункере. А Замок стал музеем или отелем. Жалко, правда?»
Когда Август позднее буквально пересказал мне речь Тимоти о Замке, я нисколько не удивился, вспомнив его заключительную тираду в самолете, оборванную нашим приземлением в Городе. «Господи! — подумалось мне.- Так он опять сел на своего любимого конька — Замок!» И тут же по ассоциации с Замком я вспомнил: а как же Матильда, вечно собиравшаяся от него к кому-нибудь уйти? Бедный Тимоти, видимо, из-за этой вечной угрозы он и оказался скоропалительно женившимся в Городе «одновременным браком» на прекрасноногой Меле! Теперь мне стало понятно его неожиданное решение год назад продать развалины своего родового замка в северо-западном Пертшире португальскому фабриканту сардин. Еще бы, содержать двух жен! Мне же это свое решение он объяснил следующим образом.
«Во-первых,- сказал он,- у меня никогда не хватит денег на восстановление этого треклятого замка. Во-вторых, продать замок португальцу все-таки не так позорно, как американцу или французу. В-третьих — уверяю тебя, это самое главное,- Замок — это честь, а честь продать невозможно, если, конечно, ты ее не продал еще до того, как продал свой замок. Увы,- печально продолжал он,- я уже никогда не поставлю перед развалинами свою палатку на лугу, загаженном овцами арендатора Энди Сазерленда, и теперь мне придется платить восемь фунтов за ночь в пабе «Змея». Но заметь, Замок — не Университет!»
Увидев на моем лице изумление от столь неожиданного перескока, Тимоти пояснил: «Ты же знаешь, у меня нет своего университета. Да его все равно никто бы не купил. Да чего там купил, его и задаром бы никто не взял. Видишь ли, Университет не имеет никакого отношения к чести. Как, впрочем, и к интеллекту, поскольку является местом, откуда все РАЗДАЕТСЯ. Не продается даже, а так, рассеивается неизвестно куда — чужая наука, чужое умение, чужое искусство. Университет НАСТОЯЩИЙ, кончившийся примерно тогда же, когда и Замок, в семнадцатом веке, был иерархической корпорацией. Нынешний же — гигантская палатка, раскинутая перед развалинами замка. Раньше в Университете люди все-таки жили, хотя и без особых удобств (как, впрочем, и в Замке). Теперь он — орудие самозабвения масс, универсальное диско».
В последней фразе я слышал отзвуки его марксистских увлечений в молодые годы (Тимоти, по его словам, был убежденным сталинистом с 16 декабря 1963-го по 14 января 1964-го) и некоторую горечь от поражения в начале (оно же было и концом) его университетской карьеры — он окончил Кембридж по третьему разряду.
Да, Университету не заменить Замка в теме Власти. Он немыслим как возвышающийся над Городом, ибо по самой своей природе и по ходу своего исторического вырождения он — центробежен. Он раскинулся у подножия холма, на котором давно нет Замка.
Однако в отличие от покинутого нами или скорее покинувшего нас Замка Университет еще только ждет, чтобы исчезнуть и превратиться в символ. Но символ чего? Нереальности постуниверситетского существования? Сталинская фантазия возвести «совсем новый» Университет на Ленинских (Воробьевых) горах, не есть ли она воплощение мечты о ВЕЧНОСТИ ВЛАСТИ, уже утратившей свой материальный образ? (Не потому ли этот Университет остается самым высоким зданием советской эпохи?) Ошибка Сталина в том, что он придумал построить Университет «как Замок», а получился гигантский замковидный отель. Ну что ж, будущей Власти еще придется поломать голову, чем заменить Замок. Но это другая, никак не наша история.
Мои друзья уже съели рыбный бульон с укропом и лимонным соком и перешли к традиционному английскому пирогу с устрицами, о котором на его родине забыли уже лет как двести. Мела? Едва ли раз взглянул Август на нее за весь вечер, она больше не была для него невообразимой.
«Устричный пирог может меня примирить с чем угодно.- Тимоти осушил стакан шабли и внимательно посмотрел на Августа.- Я не хочу быть навязчивым, но в то же время мне не хотелось бы, чтобы у вас сложилось впечатление, будто ваши замечания по поводу археологии данного места остались мною не замеченными. Не говоря уже о том, что именно они послужили невольным поводом и к нашей маленькой дискуссии о Замке, которая, боюсь, несколько утомила нашу даму. Все же как вам удалось узнать, что этот замок построил Четвертый Уркел, а не Второй?» «Да очень просто,- сказал Август,- я это видел и слышал. Кстати, скажите, пожалуйста: когда вы женились на Меле этим самым «одновременным» морганатическим браком, могли ли вы вообразить ее, ну, скажем, закрыв глаза и заткнув уши».- «Нет, я и сейчас не могу».- «А я могу. Знаешь, Мела,- он слегка наклонился к ней и положил на стол салфетку,- обстоятельства складываются столь причудливым образом, и раз уж ты разошлась с Тимоти, то почему бы нам не быть вместе начиная с этого момента? Прекрасно! Я снимаю номер в отеле, где-нибудь неподалеку от ресторана. Завтра утром отправляюсь по делу, о котором говорил, и после моего возвращения мы решаем, что дальше. Счет, пожалуйста! Нет, Тимоти, это МОЙ свадебный ужин». «Как ужасно! — стонал Тимоти, обхватив руками голову.- Я вернусь один в дом ее отчима! Да, но вы еще не объяснили: КАК вы могли все это видеть и слышать тогда, в правление Уркела Четвертого?»
Впервые в жизни проснувшись женатым человеком — не сам ли он назвал тот ужин свадебным? — с Мелой, спящей поперек постели, уткнувшись ему лицом в живот, он с усилием скосил глаза на огромные стенные часы. Девять тридцать. Посетовав на предел, положенный его сымпровизированной первой брачной ночи, он выскользнул из постели, набросил на плечи гостиничный халат и уже включил кофейник, когда в дверь тихо постучали.
«Я никогда не решился бы вас потревожить.- Маленький пожилой портье в темно-лиловом фраке с серебряными пуговицами был явно растерян.- И это никоим образом не согласуется с правилами отеля, но, умоляю простить меня, ваш посетитель столь настойчив и уверен в необходимости немедленной встречи с вами, необходимости, по его словам, в первую очередь для вас, что я все-таки взял на себя смелость…» — «Да чего там, пусть войдет». Он аккуратно накрыл Мелу одеялом, задернул полог и поставил две чашки и сахарницу на кофейный столик в нише перед окном.
Посетитель не был ни ожиданным, ни неожиданным. Без плаща, с капельками дождя, сверкающими на лацканах серой утренней визитки, и веточкой герани, небрежно воткнутой в верхний карманчик. Нисколько не стесняясь необходимости своего визита, возможно, потому что сам этой необходимостью и был, он все же начал с изъявления сожаления насчет опять же необходимости подобного вторжения и тем самым неизбежности нарушения приватности и утреннего покоя. «Поспешность нашей встречи объясняется, как вы, вероятно, и сами догадываетесь, небольшим изменением в ваших планах на сегодня. Ибо визит, о котором я вам сообщил позавчера, оказывается теперь нежелательным».- «Еще кофе?» — «Да, пожалуйста.Посетитель закурил, тонкой бледно-синей струйкой выпуская дым в полуоткрытое окно.- Ну просто произошла заминка. Я, разумеется, не премину вам сообщить, если случатся какие-либо дальнейшие развития или изменения».
Кофейный столик с двумя круглыми табуретками целиком помещался в нише узкого и очень высокого окна, отделенной вместе с входной дверью пологом от кровати. «Не означает ли это, что лицо, в порядке одолжения которому вы спасли меня от страшной смерти, изменило свои планы, чем и вызвана нежелательность моего визита к нему сегодня?» — «Нет, так я не говорил».- «Тогда ВЫ изменили свои планы?» — «Нет, у меня нет планов. Говоря о нежелательности сегодняшнего вашего визита, я имел в виду, что Я ЕГО НЕ ЖЕЛАЮ».- «А ОН — знает?» — «На ваш вопрос не может быть ответа. Или слишком много ответов. Я думаю — в порядке ЛИЧНОГО мнения, никак не претендующего на научную объективность,- он знает ВСЕ, ЧТО ЕМУ НУЖНО. Но что значит «нужно» в его случае? Здесь я так же бессилен, как вы».- «Но не может ли акт вашей воли — не хотеть моего визита к нему сегодня — противоречить ЕГО воле меня видеть?» — «О, это я готов допустить! Не могу не допустить в порядке хотя бы чисто теоретическом. А если так, то, уверяю вас, с моей помощью или без нее вы с ним сегодня встретитесь. Как видите, нет никакого резона беспокоиться, тем более что такое, пусть для вас и несколько вынужденное изменение сегодняшних планов послужило поводом к еще одной моей — кто знает, не последней ли? — приятнейшей встрече с вами».
Август смотрел на тяжелый малиновый полог за спиной своего спасителя, чуть колышащийся то ли от легкого влажного ветерка из окна, то ли от дыхания Мелы, если та проснулась и теперь стоит, вслушиваясь в каждое слово их притязательной беседы. Вожделение пронзило его — то, о котором боги знают, когда оно приходит к смертному и куда его ведет. О, Гар! О, Царь Ночной, снисходительно отпустивший его из своих туманных владений! О, Мела, новая радость его чресел! Посетитель, жданный-нежданный, устремивший все способности чувства и разума на собеседника, все еще полагает, что они с Августом вдвоем, а Мела досматривает последний сон в своей брачной постели. Он не чувствует за пологом движений ее тела и не слышит ее дыхания. Он не ведает, что знать третьего не входит в начальные условия его существования, и оттого наивно уверен в продолжении своей игры с тем же намеченным им противником. Так нет же! Игра — другая, противник — невидимый, за пологом, а он, Август,- арбитр, точнее, притворяющийся арбитром провокатор. Он доведет ситуацию до того предела, за которым не будет ни искусства игры, ни искусных игроков. Только бы не перейти этот предел!
«Любая ситуация ограничена моим знанием о ней,- словно отвечая на мысли Августа, срезонировал посетитель.- Сама по себе она бесконечно больше, так как включает в себя все действительное и возможное знание других. Такова моя философия чистого действия. Никаких выводов и заключений! Знай, смотри и делай! — Молниеносным движением левой руки он опрокинул в рот содержимое пузырька со знакомой Августу зеленой микстурой и выбросил пузырек в окно.Спина болит. Но возвращаюсь к данной ситуации. Ее своеобразие в том, что мной не было получено вообще никаких инструкций. Строго говоря, мои функции в отношении известного лица завершились передачей вам позавчерашней ночью его приглашения. Все, что было потом и есть после, Я. Отсюда, с непривычки, тревожность какая-то, не присущая мне многословность, да, наверное, и боль в спине тоже». «Тогда не лучше ли все-таки мне к нему отправиться, как было ранее договорено».- «О нет. Совершенно невозможно в силу непререкаемости моего желания. И в нем — минимум моей новой свободы, если позволите».
Последнее заявление так ошарашило Августа (новизной постановки вопроса, я полагаю), что он спросил прямо, не думая («чистая реакция», черт возьми!): а был ли этот самый минимум свободы, когда он, выполняя инструкцию упомянутого лица, убил трех палачей? «Инструкция убить? Да Господь с вами! Ничего подобного не было и не могло быть. Просто высказанное в самой общей форме намерение вас увидеть и пожелание, ну, чтобы вы были более или менее под рукой и предпочтительно в живом, а не мертвом виде. Ну, само собой, я убил тех троих, полагая, что иначе выполнение его пожелания могло бы сделаться весьма затруднительным. Не стану отрицать, имелись и некоторые другие возможности, как, например, задушить их или разбить им головы тяжелой доской, лежавшей на полу перед дверью. Первое, однако, потребовало бы больше времени и усилий, а второе отвращало своей вульгарностью. Видите, даже здесь имелся какой-то минимум свободы, если хотите, но совсем другого свойства. Чисто инструментального, я бы сказал. Ну, мне пора. Опасаюсь, что уже и так слишком утомил вас своим обществом. Итак, мы договорились (Август мог поклясться, что ни о каком договоре не было речи!), вы пока остаетесь здесь. Я, с вашего любезного разрешения, выкурю еще одну сигарету и двинусь».
Август тоже закурил. Полог заколыхался словно от сильного порыва ветра. В глазах посетителя появилось что-то мягко-жалобное, такое, что в переводе на слова звучало бы как «ну не могу я больше, не могу, ну хватит меня испытывать!». Не было ли в этом потери внимания к ситуации, к Августу, к кофейному столику с чашками, кофейником с сахарницей, к полураскрытому окну, напротив которого сидел посетитель, и к пологу за его спиной?
«Прекрасно,- он глядел в невидящие глаза посетителя,- я сейчас быстро оденусь, вызову такси и поеду к хозяину чудноhго дома с глазом-иллюминатором. Это будет МОИМ минимумом свободы». «О нет, нет! — встрепенулся посетитель.Совершенно невозможно! Простите мне мою несдержанность. Ваша роль уже определена мною, не пытайтесь выйти за границы определенного. Тем более что вы не сможете этого сделать, поскольку здесь — я. Смешно звучит, не правда ли? Но тем не менее это так, уверяю вас».- «Не намереваетесь ли вы физически воспрепятствовать моему выходу из номера?» — «Господи! Кто говорит о таких мелочах! Ну, разумеется, я с самого начала заклинил замоhк входной двери и перерезал телефонный провод. Прыгать из окна во двор, глубокий каменный колодец,- верная смерть. Но дело же, помилуйте, не в этом — просто НЕКОМУ будет пытаться уйти отсюда каким бы то ни было способом по причине того, что вы будете убиты. Помните, как быстро я заколол тех троих у вас на глазах? Эффект неожиданности — скажете вы? Ничего подобного — просто быстрота реакции. Ваш земляк, великий русский змеелов Александр Рюмин, говорил, будто скорость реакции среднеазиатской гюрзы в два с половиной раза превышает скорость движения пальцев Святослава Рихтера в prestissimo ха-мольной сонаты Листа. Так вот, скорость моих реакций только в полтора раза меньше, чем у гюрзы. Хотите пари? Я сейчас лягу на пол лицом вниз, а вы обеими ногами станете мне на голову. Так вот, из этого положения я вас заколю за три секунды». «Я не принимаю пари,- твердо сказал Август,- ибо буду не в состоянии наслаждаться результатом, если вам можно верить, конечно». «Подождите! — Посетитель все более возбуждался.- Еще не все. Заколов вас, я спокойно изнасилую женщину, хотя, возможно, я сначала ее убью. Обожаю это проделывать с только что убитыми женщинами. Нет, не задушу — получается грязно. Лучше всего убить женщину, проколов ей стилетом место в ямке над первым шейным позвонком. После она еще некоторое время продолжает дергаться, что, как известно, безмерно увеличивает удовольствие. Потом я положу вас на нее, закутаю обоих в простыню, полью горючим составом, который всегда ношу с собой, и смогу еще пару минут наслаждаться маленьким пожаром, прежде чем спуститься из окна одному мне известным способом. Я обожаю пожары…»
Посетитель закашлялся, голова его упала на грудь — только мгновение, и Август видит стоящую за ним Мелу с маленькой пилочкой для ногтей в левой руке. Но уже в следующий момент тело гостя согнулось пополам и так, согнутым, свалилось под кофейный столик.
В комнате стоял острый запах зеленой микстуры. Август распахнул окно. Оно было единственным, выходящим во двор. Глухая стена. Во дворе никого не было. Теперь он сообразил, что отель стоит на холме, ибо от входа с улицы их этаж был второй, а со двора — четвертый или пятый. Он перенес кофейный столик, освобождая место перед окном, подхватил тело под мышки, посадил его на подоконник и столкнул вниз.
«Для первого раза у тебя неплохо получилось».- Мела, бледная как полотно, едва могла говорить. «У тебя тоже, если с тобой это действительно впервые.- Он тяжело дышал, и пот заливал ему глаза.- В этом проклятом Городе ни в чем нельзя быть уверенным». Мела усадила его на край постели, вытерла мокрым полотенцем лицо и руки. «Скажи, в какой момент ты понял, КТО он на самом деле?» — «Когда увидел, как шевелится полог. Но я еще не был уверен, что будет необходимо его убить».- «И это все, что ты понял?» — «Пока да».- «Тогда я была права с самого начала. Ты — страшный дурак. Даже Валентин и тот тебя умнее». Она провела мокрой ладонью по его лицу. Август сам не знал, отчего решил сейчас же не ехать на назначенное свидание. Кстати, телефон оказался в порядке, как и дверной замок.
Теперь они сидели в маленькой таверне на соседней улице и ждали, когда принесут кофе. Он попросил официанта принести также карту Города и, найдя нужное место, облегченно вытянул под столом ноги, улыбнулся и, ткнув пальцем в зеленый крестик рядом с «Местом для всех», сказал: «Вот ближайший полицейский участок. Сейчас я туда пойду и сообщу о совершенном мной убийстве, спровоцированном прямыми угрозами убитого в мой адрес. Ты в это время спала. Я опущу, сколь это не безнравственно, что пять дней назад он спас мне жизнь, как, впрочем, и некоторые другие детали. Ну просто ради упрощения. Скажу, что выбросил тело в окно, поскольку было противно находиться в его компании. А ты будешь ждать меня здесь. Если я не вернусь через час, иди в полицию, где тебя уведомят о состоянии моих (точнее, ИХ!) дел. Версия о том, что ты спала, вполне правдоподобна, и будет, безусловно, подтверждена утренним портье. Да, прости: пилочка для ногтей у меня в кармане, с МОИМИ отпечатками пальцев твои я тщательно смыл. Так что любое твое вмешательство будет расценено как злостная попытка запутать ход следствия. И не пытайся возражать. По-моему, я очень здорово все придумал». «И не подумаю»,- сказала Мела.
Когда он наконец свернул на тихую, обсаженную платанами улицу, в конце которой возвышалось здание полиции в стиле модерн ранних девятисотых — по карте в двух шагах от таверны, в действительности в пятнадцати минутах быстрой ходьбы,- его остановил высокий узкоплечий человек в очках в тонкой золотой оправе, в сером костюме со сверхъестественно отглаженной складкой на брюках и мягкой шляпой в руке. «Вы Август?» — «Безусловно».- «Я — адвокат отчима вашей жены, Кон Менке. Фрау Мела позвонила мне час назад и формально уполномочила меня представлять ваши (и ее) интересы где бы то ни было в Городе».- «Но ведь я только полчаса назад сообщил ей о своем намерении идти в полицию!» «Значит, она предполагала, что таковое намерение у вас возникнет. Думаю, не будет беды, если мы с вами сядем вот на ту, вполне удобную скамейку и немного потолкуем».- «У меня складывается впечатление, что в этом Городе вам постоянно предлагают где-нибудь немного посидеть, в результате чего либо вы сами кого-нибудь убиваете, либо с вами это делают другие».- «Ну, знаете, у каждой этнической общности есть свои дурные привычки, но не стоит преувеличивать.- Он смахнул шляпой пыль со скамейки и тем же жестом пригласил Августа сесть.- Я, разумеется, записал со слов фрау Мелы, о чем вы предположительно собираетесь сообщить комиссару уголовной полиции, но на всякий случай, во избежание возможных расхождений, я бы попросил вас повторить.- Он вынул из кармана длинный плоский блокнот и золотой карандаш.- Но сначала, будьте так добры, нарисуйте план комнаты. Прекрасно.- Он откинулся на спинку скамьи, заложил ногу за ногу и закурил.- Великолепно. Кстати, где вы держали пилочку для ногтей во время вашей беседы с посетителем?» «В левом кармане халата».- «Вы заранее ее туда положили, ожидая его прихода?» — «Нет, я собирался привести в порядок ногти и, когда постучал портье, машинально бросил пилочку в карман халата».- «Он сидел за столиком напротив окна, слева от вас, да?» — «Именно так».- «Мела не говорила, что вы левша».- «Я не левша».- «Простите, но в таком случае вам пришлось бы достать пилочку левой рукой, переложить ее в правую, завести правое плечо далеко влево, повернуть кисть правой руки с пилочкой, зажатой между большим и указательным пальцами, вниз и только после этого нанести укол — непрямой, заметьте, потерявший силу и, уж во всяком случае, неточный».- «Нет. Хоть я не левша, но заколол его левой рукой, о чем свидетельствуют и отпечатки пальцев».- «Пока они ни о чем не свидетельствуют. Свидетельствует только то, что ПРИНЯТО как свидетельство. Но опять же простите за поучительный тон, само понятие, сам феномен свидетельства имеет ЮРИДИЧЕСКИЙ смысл в первую очередь в отношении конкретного объекта преступления, то есть убитого, и только во вторую — конкретного субъекта преступления, то есть убийцы. Начнем с первого — КОГО ИМЕННО вы убили?» — «Я убил человека, внешность которого мне хорошо известна. Ее описание мною, безусловно, совпадет с описанием, которое сделает портье, и с полицейскими фотографиями трупа».»Кстати, как звали убитого?» — «Я не знаю».- «Сколько раз вы его видели до сегодняшней встречи?» — «Три раза».- «На каком языке вы разговаривали? Заметьте, я даже не спрашиваю об обстоятельствах ваших встреч».- «На немецком. Он блестяще говорит по-немецки».- «Говорил, простите. А на каком языке я говорю с вами сейчас?» — «На немецком, без сомнения, так же как и я».
Адвокат вздохнул, взглянул на часы, задумчиво устремил взгляд на ардекоровский шпиль полицейского комиссариата и устало сказал: «Я уже десять минут как говорю с вами на чистейшем классическом керском — частная школа, знаете, и все такое прочее,- и те же десять минут вы говорите на том же керском, ну, пожалуй, слишком уж классическом и с легкими следами юго-восточного говора».- «Но я же не знаю керского?!»
«Уважаемый Август,- адвокат положил блокнот с карандашом в карман,- вы в самом деле серьезно полагаете, что комиссар Контегар примет признание в убийстве от человека, который не знает, на каком языке он говорит, не знает, на каком языке он четыре раза говорил с убитым, не зная при этом его имени, не зная, откуда он и, собственно говоря, КТО он? Кто же тогда ВЫ САМИ в его глазах, позвольте вас спросить? Нет, ни один нормальный адвокат никогда не разрешит своему клиенту сделать признание в чем бы то ни было на таких условиях. Сейчас я вам предлагаю простейший и, на мой взгляд, разумнейший компромисс. Мы возвращаемся в таверну к фрау Меле — я, между прочим, еще не завтракал и дико голоден, как и вы полагаю,- и будем спокойно ожидать, когда взвоют сирены полицейских машин, перед нами предстанет запыхавшийся полицейский офицер и попросит вас проследовать с ним в комиссариат. Я, разумеется, отправлюсь с вами и прочту текст вашего заявления, который заранее напишу и отредактирую. Вы при этом не произнесете ни одного слова НИ НА КАКОМ ЯЗЫКЕ. Отвечать на вопросы тоже буду я. Полагаю, все произойдет в ближайшие полтора-два часа. Заминок (Август вздрогнул) с приездом полиции не предвидится, поскольку положение трупа ясно указывает, откуда его сбросили, а именно из окна вашего номера, и поскольку будет вполне натуральным предположить, что вы решили после столь досадного инцидента позавтракать в ближайшей таверне».
«Простите,- сказал Август, когда они подходили к таверне,- вы сейчас употребили выражение «нормальный адвокат», смысл которого мне не совсем ясен». «Нормальный адвокат — это адвокат, исходящий из предпосылки, что все люди: его клиенты, коллеги, судьи, следователи и так далее,- ненормальные. Потом он может делать — и это совершенно необходимо — оговорки, исключения, корректировки, но начинает любое дело непременно с предпосылки такого рода. Я считаю, что из такой предпосылки должен исходить не только нормальный адвокат, но и любой нормальный человек».- «А их много, этих нормальных?» — «К моему величайшему сожалению — чрезвычайно мало».
Мела крепко обхватила его под пиджаком, не велев шевелиться, говорить и что бы то ни было делать. Менке заказал себе завтрак (Август и Мела категорически отказались) и сейчас быстро записывал в блокнот текст заявления. Когда принесли пиво и жареные сосиски с картофелем, он молча положил блокнот перед Мелой, постучав по нему карандашом, снял очки и принялся за еду. «Ну?» Он кончил есть, залпом опорожнил кружку и вытер рот салфеткой. «Пойдет»,сказала Мела. «Скажите, фрау Мела, вы вполне уверены, что Август не левша?» «Насколько позволяет опыт одной ночи с ним — да. Мой милый, это НАШ разговор с господином Менке, а тебе лучше пока вообще не вмешиваться, если, конечно, ты не хочешь мне сказать, как тебе было со мной хорошо и что я — первая женщина, которую ты полюбил по-настоящему».- «Мне с тобой было безумно хорошо, и, уж конечно, не стал бы я на тебе жениться, если бы не полюбил по-настоящему». Он, поняв по глазам Менке, что последнюю фразу произнес по-русски, спросил его определенно по-немецки: «Когда мы подходили к таверне, вы сказали, что вы нормальный человек. Позавчера Мела назвала меня и моего друга Валентина нормальными, хотя и страшными дураками. Господин Менке, что такое нормальный человек?»