Лекции / Четыре лекции по философии Буддизма / Лекция Третья

 

АЛЕКСАНДР ПЯТИГОРСКИЙ

ЧЕТЫРЕ ЛЕКЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ БУДДИЗМА

 

Лекция Третья

Буддизм — философия страдания и избавления от страдания. Страдание — вторая аксиома буддийской философии. Четыре истины о страдании

(Текст расшифровки)

 

Аксиома сострадания и страдания в буддизме. Я не хочу, чтобы тема сегодняшней лекции создавала какие бы то ни было иллюзий. Никакого гуманизма, никаких слез. Потому что буддизм оказался первой философией в мировой истории, которая рассмотрела страдание как, с одной стороны, сложное понятие философии, и, строго говоря, даже науки. Поэтому я хочу заранее, насколько возможно, ослабить ваши эмоциональные и романтические ассоциации. В буддийской философии в страдании вообще нет ничего романтического. Это я о страдании говорю. Страдание – ведь плохая. Хуже, как мы читаем в поздних сутрах, омерзительная и стремится, сознательно, к страданиям только полный идиот, которому буддизмом заниматься не надо, он идеализирует страдание. Итак, начинаю. Я бы даже сказал так, переформулирую тему сегодняшней лекции: ­ «Страдание в буддийской науке».  Науке о чем? Науке о сознании. Потому что, как мы скоро увидим, без сознания не было бы страдания. Маленькая методологическая предыстория. Быстро объясню термины, чтобы никакой болтовни с методологией не было. Методология – это значит, как ты исследуешь что бы то ни было, исследуешь ли ты цветы, собственные ощущения, климат или древний текст. Исследование не может быть полным, если ты сам не можешь объяснить, как ты это делаешь, основные черты твоего подхода к исследованию. Я вкратце расскажу только о двух чертах исследования. Первая. Не забывайте, что занимаясь буддизмом, мы занимаемся не своим, мы занимаемся чужим мышлением, чужой философией, другой философией. Да, строго говоря, о каком бы мышлении мы бы не говорили, включая наше собственное, если мы им занимаемся, оно чужое, потому что в данный момент даже мое собственное мышление чужое, оно уже стало объектом исследования. Это понятно, да? Но этого никогда не надо упускать из виду. Наши занятия буддизмом, наш интерес к буддизму, он редуцируется к интересу чужим мышлением, не нашим. А вот любое чужое мышление предъявляет к исследующему, по крайней мере, два, очень суровых методологических требования. Первое. Во-первых, исследуя чужое мышление, чужую философию, чужую науку, наконец, мы прежде всего должны исходить из того, что само это мышление о себе говорит, и только потом уже подает свой собственный голос. Надо сначала верить, я говорю «верить» в буквальном смысле, тексту того или иного учения, будь это текст письменный, устный, живописный, какой угодно другой. А уже потом выступать с собственными суждениями. Всегда сначала голос должен даваться тексту. И вот с сегодняшней темой нам очень повезло: тексты идеально четки, по страданию. Как говорил один позднейший буддийский комментатор: «Тут комментировать нечего, тут квалификацию терять, настолько они легки и честны». А вот когда мы уже начинаем эти тексты разбирать не по общему смыслу, а понятийно, то самые простые оказываются самыми сложными. Это уже другой вопрос. Значит так, с одной стороны, верить текстам другого мышления, другой науки, другой философии, не нашей. Говоря о другой, не будем забывать, что буддизм был совершенно другим и чужим для древних индийцев, я вам об этом уже говорил. Когда появились первые устные буддийские тексты, условно называемые первыми проповедями Будды, Индия была насыщена, перенасыщена религией, из ноздрей лезло, из ушей. И там было, по крайней мере, 28 философских школ, никакого вакуума, дамы и господа. И вот когда там появился буддизм, он был для них совершенно чужой, как, на самом деле, для нас и для кого угодно, буддизм, извините, полон чуждости. В нем бездна именно чужого, холодного  и странного, и уж совсем не индийского. Помните, я вам говорил о бесплодности, а главное о неинтересности называть философией …(?). Русская философия, греческая философия, а потом еще была выдумана германская философия. Это все вздор. Реальная философия случается….., она не рациональна (?), если она реальна. Это вам понятно, да? А если не согласны, тем лучше, тем интереснее. Итак, значит, первое, сначала даем слово текстам. Слушаем внимательно, мы не можем слушать, устная традиция прекратилась около II века нашей веры, буддийской, а читаем. Текстов бездна. Я не знаю древней философии с таким количеством текстов, как буддизм. Более того, я не знаю древних религий с таким количеством текстов, дошедших до нас, как буддизм. Дошедших до нас на шести, по крайней мере, или даже семи, так называемых, буддийских языках. И вот последнее слово о чуждости. Как вы знаете буддизм не задержался в Индии, чуждый всему в индийской культуре, индийской религии, индийской философии, стало рано выталкивать буддизм. Заметьте, дамы и господа, никто и не думал его пока преследовать. Просто он там был чужой. Простите мне мою субъективность, но и для сегодняшнего дня и не в Индии, а в Москве, все истинно великое – чужое. Все свое – сомнительно, оно не может быть великим, оно может быть только временным и местным. Это я, никакого отношения мое последнее замечание к буддизму не имеет. Итак, сначала тексты. Но оказывается, что этого мало. Ведь это вы, он, она, я эти тексты читаем и слушаем, а мы все, позвольте я сначала буду говорить о себе, потому что я себя лучше знаю, а мы все уже лингвистически и культурно не только сформированы, а сформулированы, мы уже говорим на нашем языке, мы уже встроены в нашу культуру, и, наверное, в нашу религию, если она есть..  Итак, первое требование было – слушать, читать чужой текст. Второе требование не менее важно: буддизм можно изучать только при условии, что если ты знаешь, если ты уже отрефлексировал свою собственную культуру, свой собственный язык, свои собственные, привычные понятия. Это второе обязательно условие для реального изучения. И вот тогда, давайте это попробуем упростить. В порядке общего упрощения я бы предложил такую формулировку: чтобы реально изучать вообще любую другую, но сейчас мы говорим о буддийской философии, надо иметь свою собственную, любую, маленькую или большую, правильную или неправильную. Надо иметь свою точку зрения. Причем, не вообще, а именно свою философскую точку зрения, религиозную, …, какую угодно. Но вот так изучать буддизм, как вот так вот выйти на берег, отряхнуться, вытереться: «Это что, буддийский текст? А где словарь?». Ни с какими словарями, ничего  там не разберете, и не важно молоды вы или стары, возраст не имеет никакого значения. И интересно, что, например, самый крупный исследователь буддизма в ХХ Эдвард Тонза, он прямо пишет в предисловии к своей замечательной книге: « А я агностик». И добавил в конце другой книги: «Я прошу, когда я буду умирать, и готовиться к отправке на Елисейские поля, в один карман мне положите «Одиссею», Гомера, а в другой знаменитый компентиум раннего будима …. Но я агностик». Другой замечательный исследователь буддизма, Этьен Лямотт, был очень верующим католиком, более того, и каноническим (?) философом- …логом. Изучать буддизм  на как бы голой земле философии, и принесет результат (?). Нет ее. Вы чувствуете, что нет. Попробуйте это изменить. Вы чувствуете, что надо подождать. Чтобы это был не марксизм, не вегетарианство, а ваша собственная, пусть бездарная, философия. Все. Хорошо, теперь мы можем перейти к сути дела. Итак, мы знаем, я об этом говорил на первой лекции, что первая проповедь Будды обращенная к пяти первым отшельникам, она содержала четыре благородные истины о страдании. Что такое благородные, мы с вами знаем. Это объяснялось, и подробно. Напомнить, может быть, в двух словах: благородный – это позиция, это срединность. А срединность – это особая позиция, которая дает возможность сознанию человека уйти от вечной дихотомии: хорошо-плохо, правильно- неправильно, да-нет, гибель – спасение, победа – поражение. И это, как вы помните, Будда называл мышлением, в таких терминах оно мешает сознанию. И оно, что самое страшное, и он считает, что страшнее этого вообще ничего нет, вульгарно. А что значит вульгарно? Это определение дается уже в ранних комментариях. Вульгарно – это значит, как у всех. И позднейшие говорят: «Если твой сосед разделяет твою точку зрения, то ты уже должен усомниться. Истина в данный момент только в одной голове». А я уже не говорю о народе, культуре, цивилизации. Или совершенно ведийская фразеология нашего времени: весь мир знает. Хотя мы прекрасно знаем, что если мы что-то знаем, это значит, что мы ничего не знаем. Хорошо. Итак. Знаем мы что такое срединный. Мы знаем, что слово «благородны» — «ариа», оно значит тот, который вышел на стезю, на путь .. срединности. И вот ему уже возвещаются в проповеди четыре истины о страдании. Во-первых, слово, которого мы не знаем – «истина». А что значит истина? Это важнейший термин буддийской философии. Истина на санскрите .., я вам о ней вкратце говорил, …истина в буддизме, в буддийской философии одна, означает одно – то, как есть. И тут очень важно иметь в виду, что это простое слово «как есть» стало формулой буддийской философии. … Вот эта фактичность истины, которая, ну просто, на всякий случай, для справки, была великолепно сформулирована где-то в конце 40-х – начале 50- х гг. замечательным цейлонским буддологом Ван Цзистом, эта фактичность, она ни в коем случае не равна тому, что мы называем словом «онтология», то есть бытийность учения, учение о бытии. И это очень важно. Что значит «факты», дамы и господа? Удивительнейшим образом, понятие факта или события расшифровывается почти одинаково в палийском(?), раннеисторическом буддизме и в логико-философском трактате…. А что такое факты? Во-первых, факты перед чем? Факты вообще, как мы с вами знаем, вот это трудна буддийская тема, факты появляются когда? А вот поговорим о таком факте как…, а вот я вспомнил о таком факте как.. , а вот я подумал о таком факте, что дождь идет. Без вашего думания, без включения всей сложнейшей системы перцепции, начиная с чисто чувственной и кончая сложнейшей интеллектуальной, без сознания невозможно. А когда кто-нибудь машет руками и кричит: «Да это же факт. О нем не думай!». Вот заметьте это одно из любимых выражений обычного языка. А ты о нем не думай, факт остается фактом. Ты же уже подумал, где он без твоего думания? Где он? Вот они и пришли к элементарной вещи, что без этого перцептивного опыта говорить о каком-то факте вообще невозможно. Не говоря уже о том, что другой человек скажет: «А я этого и не думал». Вот ты чего врешь? Вот тут очень интересны гораздо позднее споры, бесконечные, буддистов о конце мира: а что, скоро будет конец мира; ну что ты, дурак, не видишь? он уже позавчера был; просмотрел. Комментарий учителя, это в Тибете: «Значит, не было. Если просмотрел, если он не отразился ни в чьем сознании. А где он тогда был?». Но ведь есть же объективные факты. И вот на это буддийская философия отвечает: «Конечно, есть». Только эта объективность есть объективность сознания этих фактов, вне которого факт никогда не достигает самого .. Хорошо. Теперь перейдем к страданию. Первый вопрос, когда Будда говорит в первой проповеди..

– Можно вопрос? А как же такая простая вещь, как субъективность фактов, один понимает так, другой понимает эдак.

– Даа. Так вот мы сейчас как раз к этому и переходим. Но, как правильно, заметил джентльмен, задавший сейчас вопрос, есть же еще субъективность. Но это субъективность другого сознания. Но давайте сейчас начнет со страдания. Вот этот принцип, который выражен во фразе «все есть страдание», он сам довольно хитрый. Древние буддийские мастера не особенно пеклись о том, чтобы их было легко понять современникам, не говоря уже о будущих поколениях.  Если все – страдание, мы, конечно, можем сейчас побежать и все перевернуть, и сказать: «Значит, страдание – это все». И вот тут уже строгий учитель говорит: «Нет. Почему? Я сказал: все — страдание. Все воспринимает страдание, потому что это все есть только то все, что воспринимается». И вот здесь очень интересен первый комментаторский шаг. Все сознательное – это страдание. Вот на это не рискнули самые крайние пессимисты и субъективные идеалисты. Ну, пожалуй, только один замечательный немецкий философ Артур Шопенгаузер все-таки рискнул это повторить. Он знал буддизм, как и мы все, понаслышке, но хорошо, потому что его любимые друзья занимались.. Откуда мы вообще все получаем? От разговоров, больше, чем из книг. Не забывайте. А почему кто-то, включая меня стал читать буддийскую философию? А потому что был долгий интересный разговор с приятелем, потом второй, третий, двадцать пятый. Потом я стал читать, таким же образом, как в результате 40-50 разговоров старые друзья, Герцен, Белинский, Бакунин, и еще человек пять, стали первыми знатоками Гегеля в России. И как потом утверждали даже немецкие знатоки Гегеля, совсем даже не плохими. Все начинается с этого, с разговора. О чем говорили древние индийские отшельники, которые сидели в лесу годами, иногда десятками лет? О разных вещах, но обязательно о страдании. И, конечно, возникали вопросы: а зачем оно, а для чего. А Будда в первой проповеди сказал: «Что значит зачем? (позднее он говорил, конечно, но мы к этому придем )Чтобы вы, дураки, умнее стали. Потому что получая одно удовольствие, вы и останетесь такими .., какими и были». Но это потом. А тогда он говорил: «А оно не зачем. Оно есть, как есть. Ведь сознательный опыт – это страдание. Потому что это факт». Ну, и, наконец, ведь фактически мы говорим всегда с одним человеком: либо с собой, либо еще с кем-то другим, но тоже одним. Даже если их десять или сто миллионов. Это тяжелый случай для понимания. И здесь, конечно, полемика может быть и этическая, и чисто бытовая: да вот, я только и делаю, что удовольствие получаю. И это совершенно не противоречит принципу …страдания. Ну получай удовольствие, но давай займемся, и ты увидишь, что вопросы страдания и удовольствий, это не вопрос баланса, потому что само сознание не составляет, как в большинстве европейских философий, никакого баланса с действительностью. Сознание совсем не противоречит действительности. Объективный мир – это мир знания. И противоречие между тем, что мы думаем, и тем, что есть на самом деле, оно разрешается тем моментом сверхзнания, когда происходит, оно всегда есть, только мы его не знаем, полное совпадение между тем, о чем я говорю «я думаю» и тем, о чем ты думаешь. Это собственно, и есть объективность в строго буддистическом смысле этого слова. Таким образом, страдание объективно, хотя каждый его переживает в своей субъективности, оно объективно постольку это такое положение вещей в мире, при котором и в котором реализуется сознание в его самом общем состоянии, которое названо в буддизме формулой..(?). Вот оно такое, как оно есть. И вот это, собственно, и называется истина. Итак, если оставить в стороне, для чего страдание, что, конечно, сами понимаете… Если оно есть, то будем ли мы спрашивать для чего или не будем, и мы останемся такими же, как мы есть, в нашем сознании и то, что мы условно называем (?). И вот мы подходим ко второй истине о страдании. А вот почему? Вот это дело. И на это отвечает вторая истина о страдании. Почему?  Или причина страдания. Она формулируется так, чтобы не загружать вас текстологией, формулируется так: страдание, то есть, то универсальное, фактическое состояние сознания, которое мы называем страдание, имеет под собой главную причину, основу, две главных основы, две главных причины. Первая – это жажда. Жаждой называется в буддизме, ну, если хотите, главное в желании, в любом желании. Я бы даже сказал так: направление желания; стремление, заложенное в желание. Это вот первая причина страдания. А жажда чего? На это отвечаю: жажда переживания. Заметьте, хорошего или плохого – все равно. Какая-то тревожная жажда переживания. Слово пережить имеет два смысла в русском языке. Я имею ввиду переживание как опыт, а не как то, что мы остаемся живыми, как опыт. Жажда наслаждения. Жажда страдания, жажда всего. Жажда жизни, жажда бытия, жажда продолжения этой инерции бытия сознания. И наконец, жажда избывания всего, саморазрушения, которая, с буддийской точки зрения, присутствует в каждом живом существе, где всегда происходит игра между жаждой жизни и жаждой смерти, избывания. Кстати, это великолепно в русских словах: жажда бытия и жажда избытия. На санскрите также. И вот эта жажда наслаждения, жажда страдания, жажда опыта, жажда ощущений, переживаний сливается в жажду жизни. Вот когда есть жажда, то это есть страдание. Это первая причина. Вторая. Вместе с тем, не желая вводить вас в заблуждение, повторяю, сказанное до этого, что это я говорю на своем языке, на русском, во-первых, а во-вторых, на языке тех понятий, тех речевых оборотов, речевых штампов и шаблонов, которые в меня вошли вместе с языком моей культуры, и которые были выработаны не вчера. То, как мы говорим, и пишем, язык, на котором мы, обычно совершенно зря, пишем и защищаем наши диссертации, публикуем книги, выступаем, за наши грехи, по радио и телевидению, преподаем в школе и в университетах. Но вот тут одно замечание …, а ведь этот язык не вечный. Мы знаем, когда он сформировался, он тоже очень молодой. Столь же молодой, как был язык буддизма, в III веке до нашей эры. Наш культурный язык восходит не ранее, чем к XVIII веку, ну, хорошо, уступлю, к  XVII. Я говорю наш язык, русский, немецкий, английский, какой угодно, на котором мы пишем, читаем и слушаем. Разные умные и глупые на нем пишут все на свете. Вот тут это надо всегда помнить. Так вот причина одна – жажда. Но есть и вторая, очень важная, причина. Это привязанность. Мы не просто жаждем какие-то объекты, не просто жаждем каких-то событий, ситуаций и фактов, но мы к ним привязываемся. Они уже отпечатываются в нашем сознании таким образом, что мы это привыкли получать. Возникает совершенно непреодолимая зависимость между нами и желаемыми объектами, которая получила название, в пале и в буддийском санскрите – убадана, зависимость. Причем, заметьте, дамы и господа, не только от приятных и положительных вещей, но от неприятных тоже. Потому что в процессе развития этого жаждания, алкания жизни, смерти, удовольствий, несчастий, мы переживаем основные состояния. Основные состояния, которые мы условно, и Будда также условно и добуддийская индийская философия называла такими же именами. Состояния такие, как любовь, обожание, ненависть, отвращение. И это все миллионы раз в каждом живом существе перерабатывается, и незаметно для сознания, это сознание формирует. Наше сознание формируется в каждый момент. И вот эта зависимость от объектов органов чувств, от объектов эмоций, она приводит, фактически, к чему? К тому, что сознание оказывается полностью в рамках, в рамках абсолютной обусловленности. Что, с какой-то уже более высокой точки зрения, уже само есть страдание. Знаете, это лучше всего иллюстрируется, не я выдумал, это из буддийских комментариев, иллюстрируется на примере холопа… Накормили, напоили, тепло спать уложили, ну, работать надо. Ну, туда-сюда. И так каждый день. А что может быть лучше? Все в порядке, а уже пошло дальше. Уже у раба, лучше все-таки у холопа переводить, это санскритское слово, уже жена появилась, дети, тоже все в порядке. Я беру оптимальный вариант. Тоже. Он доволен. Но что если ему придет в голову, что он зависит, и больше всего зависит не от своего феодала, господина или рабовладельца, а он зависит от того, что этот положительный, и положительно мотивированный и интенционализированный образ жизни, уже давно сделал его пленником. Что остаются делать? Убегать вперед. А впрочем, делай полшага назад. Почему я вам об этом говорю? Есть только два выхода. Один, общий выход, не специфический буддийский – это послать все  к чертям, все дорогое, дамы и господа, и детей, и жену, и родителей, и дом, и скот, дамы и господа – и все на свете, и уйти в отшельники. Но для этого нужно прежде всего, чтобы отшельничество было положительным. А оно будет положительным только тогда, когда вы уйдете от хорошего. Так, если вы из какого-то вонючего застенка бежите, полумертвый от голода, да какое это отшельничество? А вот если вы уходите от накрытого стола, и еще там бутылок осталось черт знает сколько, и еще там шашлыки новые подносят – вот о таком отшельничестве великие йоги говорили: «А вот оно есть приближение к настоящему. Уйти надо на пике карьеры, от самого лучшего. Или это халтура, а не отшельничество. Ты не отшельник тогда, а беглый раб». Между прочим, к Будде в общину не принимали зависимых людей, не принимали солдат, подписавших контракт, не принимали беглых рабов, не принимали детей, не принимали купцов, залезших в долги. То есть, не принимали тех, в чьем желании уже можно было видеть бегство. Это понятно, да?  А бегство – это не годится. Хороший отшельник из беглеца не получится. Но есть второй путь в отшельничество, чисто буддийский. Когда переживания настоящей жизни, где ты являешься рабом своих и чужих чувств, как бы вся эта мешанина сансары, прежде всего, активно перерабатывается сознанием. Она анализируется, исследуется, и превращается, запомните это, в объект. В такой, неживой, объект. Ну вот в объект, как этот рояль, как этот кусок бумаги. Иногда европейские буддологи называли это объективацией, йогообъективацией. Ах, ты страдаешь, ну это объект, переложи его на другую полочку, давай посмотрим на него с другой стороны. Так где оно у тебя? Положи, чтобы солнце падало, мы на него посмотрим. То есть, для того, чтобы купировать эту принципиальную несвободу себя от самого себя, от рамок собственного сознания, необходима его полная объективация. Да никакой ты  и не человек, вот тут какой-то кусок валяется… Это замечательно… то ли кусок камня, то ли кусок засохшего дерьма, так вот это и есть, что называется, комплексом своего сознания, страдающий. А сам подумай: разве может кусок дерьма страдать? Конечно, не может. Или как? Значит, вздор все да? Это очень трудно сделать, дамы и господ, произвести эту объективацию. То есть, превращение твоего, великого и богатого внутреннего мира, где, по русской и германской романтической традиции, ты обретаешь свою свободу, отрицая мир внешний. То есть, в мире внешнем тебя секут периодически, но ты говоришь: «Я обрел свою внутреннюю свободу». Что является полным баловством и враньем, потому что нет свободы внутренней и свободы внешней. Это мы с вами понимаем, есть одна. Как говорил один мой друг, Роман Константинович Мордашвили: «Честь и девственность не бывают частичной. Она или есть, или ее нет». И вот это очень важный, чисто ведический (?) момент, объективность и страдание. Дальше. Значит, мы знаем о факте страдания, о его причинах, теперь перейдем к следующей, третьей истине о страдании. Первое: страдание – это факт, второе – факт в санскрите имеет свою причину; третье звучит в буддизме совершенно аксиоматически. Первое, помните, было – есть страдание, есть факт страдания; второе – есть такое состояние, где страдания нет. Вы можете тут же поспешить за мной и сказать: «Да, есть факт. Нет страдания». Нет, в буддизме так не пройдет. Факта отсутствия страдания нет. Он всегда в будущем времени (?) … Вот этот факт, факт этого состояния сознания, этот факт пока только постулирован, но он остается пока проблематическим для всех слушателей Будды и для читателей буддийских текстов через 2,5 тысячи лет, нас с вами. Значит его в данный момент, здесь, нет. Нет и все. Так что же? Но идет четвертая  проповедь (?) – есть путь ведущий к прекращению страдания. То есть, опять это очень интересно: первая истина – это факт, вторая истина – причина факта, третья истина – это факт будущего, проблематичность, и, наконец, четвертое – есть путь. И вот путь выступает также в своей чистой фактичности. …. И что получается.? Мы с вами уже говорили о пути, когда мы говорили о срединности. Этот путь. Что значит путь? Тут придется остановиться, дамы и господа, потому что я скоро уеду, в любом случае,  для меня самое важное —  не ввести вас в заблуждение. Потому что я знаю, я сужу по себе, я очень легко ввожусь сам в заблуждение, иногда самим собой, иногда другими. И вот я не хочу нести за это ответственность. Так вот. Этот путь был описан Буддой,  и мы можем поспешить, и радостно закричать: «О слава богу! Есть путь освобождения от страданий, есть путь к нему ведущий». И тут великий комментатор … скажет: «Нет, знаете что? Меньше энтузиазма и радости. Будда – это не гарантия. Это возможность». И более того ( вот моя единственная серьезная претензия к русскому языку, что в нем нет глагола may, английского, это возможность не в смысле, что я могу, а в смысле, запомните: ну, если ты пойдешь по пути, то может случиться, что ты достигнешь этого состояния, а может случиться, что и не достигнешь…. Вот отвечаю на ваш вопрос. Вы сейчас задаете вопрос, который Будде задавали тысячи раз. А Будда говорил: «А почему бы, в конце концов, и нет? Ведь мы сейчас соприкасаемся с такой невидимой глазу действительности сознания, где вообще оппозиция – это жизнь, другая жизнь. Она не отмечена. Это может случится за мгновение до смерти. Это может случится через пятьсот ионов (?) после вашей смерти, это может случится сейчас, вот так, во время разговора. То есть, и это очень интересный ?, между прочим, чисто натурфилософский момент в буддийской философии. Будущее время в отношении ко времени жизни данного живого существа, страдающего, будущее время неопределенно и хотя путь, вступление на путь, дает возможность, но лучше вместо слова «возможность» поставим слово «вероятность». Вот так вот может случиться. Но Будда точно говорил: «Аа, привет, Махадата. А то, что ты на проповедь опоздал на 20 минут, ну, я уже стал думать, что ты проскочил в нирвану, и мы тебя уже больше никогда не увидим», — сказал он студенту. Он не шутил. Это было серьезно, потому что он знал Махадату во всех прежних рождениях. Видите, я все-таки пошел на встречу аудитории, вставил прежние ….  И тут мы уже говорим о проблеме знания. Знать это может только тот, кто еще до перехода в нирвану,  в этой жизни, следуя по пути, уже во время этого следования устранил активную работу всех органов чувств, всех эмоциональных и инстинктивных(?)  модальностей психики (?). То есть, он как бы устранил все препятствия. А, дамы и господа, не забудьте, это важно для следующей лекции, но устранить все препятствия для достижения чего-то, еще не значит этого чего-то достичь. Но они, по крайней мере, уже не зависели, они уже давно были свободны от этого гнусного хозяина: органов чувств, воли, эмоции – всего того, что является причиной страдания. Но когда раб освобождается от своего господина, это же только один процент дела, ему еще предстоит работа главная. Да что толку, если мы от чего-то освободимся, а будем продолжать валять дурака до физической смерти. Это необыкновенная возможность. А теперь надо что-то сделать. То есть, надо идти к более высоким достижениям. Итак, что же это за путь? Этот путь называется «благородным восьмеричным путем». Почему он называется восьмеричным? Потому что он как бы охватывает, это очень интересно в отношении классификации, он грубо говоря, охватывает все таксоны сознательной жизни. И вот, дамы и господа, чтобы тут не было ошибки, — любая жизнь считается в буддийской философии сознательной. И пусть минимально сознательной, пусть она является жизнью, сознание которой основывается на одном органе чувств, самом низшем, осязании, который есть, там, я уже не помню у кого, у всех, по-видимому. … и  вот такие существа, которые являются сознательными, или живыми существами. Итак, почему путь называется восьмеричным? Потому что восемь составляющих: правильное мышление или сознание, правильная речь, правильные действия, я никогда не мог это выучить наизусть, иллюстрируя известный закон Имада Миллера (?), что когда больше семи, то уходит из сферы операционной памяти, значит так, правильный образ жизни, правильные намерения, правильные переживания и,очень интересно, правильное йогическое созерцание, или правильное сосредоточение сознания. Уже в этом благородном  восьмеричном срединном пути сознание распадается на две части. Вы меня простите, давайте я лучше заменю сейчас слово «сознание» словом «ум», иногда это имеет смысл. Но я  говорю именно.. в своем переводе …Топоров настаивает на том, что это слово нужно переводить, как разум, но для нас все-таки, в русском языке, слово разум имеет другие интонации (?), значит, все-таки ум. Правильный ум. Но оказывается, что ум  и сознание существуют в нас в двух версиях, на самом деле, в трех, но пока начнем с двух. А именно: нормальный ум. Это одна версия. И йогически тренируемый. То есть, ум, направляемый умом более высокого порядка. Ум, который не дергается, как марионетка, которую дергают за ниточки от эмоций, от обстоятельств, от различных идиотских событий истории, личной и общественной жизни. Ум, который уже делает шаги в своей автономии  (?)  сансары ..ющего космоса. Таким образом, уже с первой проповеди, с первого поворота колеса Дхармы, у нас есть два сознания: вот такое, какое сейчас есть у вас и у меня, то есть, ерундовское, работающее на реакцию, на отношения с другими людьми, оно может быть правильным или неправильным, эффективным или неэффективным, но вы понимаете, что это ерунда в смысле освобождения от страданий. И вот второй ум, это ум более высокого порядка. Ум, слитый с волей. Кстати воля в буддизме – это разновидность сознания, для будущего. Эмоция – это разновидность мысли. Вообще самый общий термин буддизма, и мы к этому придем, мысль – это самое широкое понятие в буддизме. Она включает в себя все: желание, смысл. А как мы с вами вообще узнаем о нашем собственном желании? Мы его фиксируем в слове, в мысли. Любое, даже соматическое переживание, поскольку оно информативно – это уже мысль. А как я вам объяснял, все в буддизме начинается с верхушки. Все идет не снизу вверх, не от внешних рецепторов к гипотетическим двум полушариям, одно из них ответственно за гениальность абстрактную, а другое – за гениальность художественную и чувственную. Забудьте обо всей этой ерунде, пока. Но вот этот второй ум, условно назовем его йогическим , и обычно ранние буддисты слово «йога» заменяли двумя словами: созерцание, либо сосредоточение сознания. То есть, это то сосредоточение сознания, и на этом я закончу обсуждение этого пути, и его восьмеричности, это то сосредоточение сознания, которое делает его радикально другим. Вам кажется, да, муха летит, не могу сосредоточить свою мысль на мухе, все мешает, включая, прежде всего, саму муху. И вот вы думаете: «Что-то вообще какой-то я стал рассеянный, ни на чем не могу сосредоточится, голова болит, надо пойти к шарлатану- психотерапевту или психоаналитику, или к какому-нибудь другому идиоту, который живет километрах в сорока под Москвой, или под любым другим городом: а поможет. Или дядя Митя из Морженки, которому недавно исполнилось 95 лет, о котором пишут в газетах». Будда (?) очень четко описал: «Вам ничто не поможет. Никакой дядя Митя, никакая тетя Тоня, никакой великий психотерапевт, никакой Зигмунд Фрейд вшивый – ничего не поможет». То есть, поможет, но ваше мышление останется таким же. Вы знаете, когда я все-таки объясняю своим ученикам, я не могу забыть замечательные записи Фрейда: «Сегодня было еще восемь пациенток. Одна, которая страдала от истерических неврозов, третий год не могла видеть мужа (бедный муж; впрочем, поделом ему, что на такой дуре женился)  и не могла взять в рот хлеба». И вот великий учитель провел с ней, я не помню что, но сейчас это не имеет значения, она стала менее истеричной, ест хлеб, видит этого мужа, у них прекрасные отношения. А с точки зрения буддизма, он ее возвратил к прежнему кошмару, именуемому нормальная жизнь. Это я просто решил, чтобы вы отдохнули немножко от напряжения, но тут важно что? Что Фрейд не понимал, что самый блестяще вылеченный им или его ассистентом человек, он остается в прежнем мышлении. То есть, буддийский философ Асанга (?) сказалбы «прежним дебилом». И вот уже элементарная систематическая  работа над средоточением сознания или над.. дают удивительный факт: вы не только можете сосредоточиться, без малейшего труда, мгновенно, на любом объекте, сосредоточить ваше мышление. Ну, так, раз, два, три, сто, и вы видите, что ваше мышление становится совершенно другим, оно не то, которое сосредотачивается на объекте. Это понятно, да? Качество мышления. И вот сама самаби(?), равенство четвертой благородной истине (?) о благородном срединном восьмеричном пути. Вот этот последний таксон из перечисляемых классификационных единиц пути – это уже другое мышление. Что значит другое мышление? Это очень важно для понимания того, о чем мы сегодня говорим. Что значит другое мышление? Во-первых, это мышление гораздо легче сосредотачиваемое, гораздо легче контролируемое, руководимое высшим мышлением, йогическим. Но во-вторых, это мышление, имеющее другие объекты, с которыми наше нормальное мышление, даже великолепно скоррелированное, сконцентрированное, тут уже за гигантские деньги психоаналитики всех стран проработали от Алтая до Нью-Йорка, и о вас пишут, что у вас замечательная память, вы на ходу решаете, ну, какие-нибудь сверхматематические задачи, тут все в порядке. И тут происходит смена объекта мышления … И вот, чтобы дать вам представление об этой последней секции, восьмой, срединного благородного восьмеричного пути, мы считаем, что мышление сосредотачивается на тех объектах, которые существенны для достижения прекращения страдания, для нирваны. Какие это объекты? (А потом мы перейдем к последнему моменту)

– сознания или мышления?

– Это абсолютно одно и то же, это синонимы. Вы знаете, я вот недавно, несколько месяцев назад, пересматривал Даля, Сквориснецкого (?)…., в русском языке и вообще во многих европейских, индоевропейских языках таких, как древнегреческий, русский и санскрит – в них все время происходит синонимизация. … А вы знаете, ну скажем, для меня это не все равно, но это моя вина, а вот, скажем, для Гегеля это было практически все равно, и для Фихте это было все равно, и для Лейбница это было все равно – в общем, я бы даже сказал: для Аристотеля это было все равно. Они не пересекаются (?). И я бы вас очень попросил на следующем занятии задать мне этот вопрос как можно раньше, потому что для следующих занятий он будет иметь значение.  …. Отвечаю на ваш вопрос: и так,  и так. Достигая определенной фазы развития, они потом развиваются сами. Или как говорит тот же Будагоша, ну скажем, после пятой фазы созерцания, после четвертой или пятой схяны (?) уже усилия вообще никакого не нужно. Все идет, все уже пошло. Но я жду другого. Является ли достижение самых высоких ступеней, уже полностью деформированного, радикально трансформированного йогой сознания гарантией достижения нирваны? Увы, ответ: ни в малейшей степени.

– А необходимым условием?

– Нет. Важным, но не необходимым. Почему? Вы знаете, буддийская философия очень уважала исключения и не любила статистику больших чисел. И Будда говорил: «Так вот этот, который позавчера пришел рваный и грязный, он же в момент достигнет нирваны. И без всякой йоги». Пришел там один молодой человек, который выслушал проповедь Будды, и, к  негодованию всех учеников, сказал: «Я, пожалуй, пойду. Я устал с дороги. А это я вообще и без вас давно знаю». Будда: «Знает. Иди отдохни». Но то, что это не гарантирует, вот йогическое, может быть, несколько увеличивает вероятность. Этот факт только подчеркивает, что, постарайтесь, это понять не легко, что совершенствование сознания, даже если оно не ведет непосредственно к нирване, даже если оно, ну, как вы понимаете, что в нормальной жизни, оно вообще никому не нужно, даже если оно только, может быть, совсем немного увеличивает шансы достижения нирваны. И вот тут одна особенность буддизма: да..

– А вы же об объектах раньше говорили.. (?)

– О, вы умница. Я сейчас к этому вернусь.. Но оно хорошо само по себе. Почему? Ну, слушайте, ну это то же самое, но все-таки лучше жить совершенным сознанием, чем с каким-то … … Слушайте, второй раз задаете очень умный вопрос. Будда об этом предостерегал все время, цитирую: «Йога – самое важное, йога – самое существенное. Посвятите йоге всю жизнь, но не преувеличивайте йогу».  А как вам это нравится? Это такая хитрая .. Но и этого не надо преувеличивать. Почему? Потому что у вас появится страсть к йоге. У вас появится чувственное влечение к этим состояниям. Но, дамы и господа, давайте мы сейчас до этого касаться не будем, нам еще надо до этого дожить, я не знаю, сколько миллионов рождений. Значит так. Я только что сказал, и мне тут же любезно заметили, что говорил о смене объектов. Это не только смена качества, но и смена объектов мышления в этой йоге трансинденциального созерцания … и транинденциального сосредоточения сознания .. Это уже вещь чисто пропедагогическая, являющаяся основой буддийской педагогики, йогийской. Какие объекты? Ну, например, только ради бога, словом объект можно обозначать, что угодно. Это может быть наше желание, наши мысли, наши страдания, великолепный, импортированный с Центральной Азии, жеребец, о котором написано в буддийских сутрах, а сейчас автомобиль какой-нибудь, идиотский, тоже великолепный – все, что угодно; любая абстрактная вещь. Любая, любой абстрактный образ, любая конкретная вещь. Так вот. В йоге …, то есть, последние классификационные единицы благородного восьмеричного пути, фигурирует набор йогических объектов для созерцания и сосредоточения сознания и минимальных условий. Первый объект, для начинающего, очень четкий: прийти на кладбище, найти начавший уже сильно разлагаться, труп, сесть на него,и двадцать четыре часа … учителя смотрели на человека, и говорили: «Этому, может, надо полегче, этому – потруднее»… сидя на трупе и созерцая во всех его чувственных модальностях цвета, запаха, осязания, этот объект, ученик сосредотачивался на образе смерти. Это понятно, да? Это даже неинтересно. Это само собой разумеется. Это обычно рекомендовалось культурным, интеллигентным ученикам из хороших семей, или, там, сыновьям и дочерям брахманов, где гигиена была вообще такая, что в некоторых семьях вам достаточно было подойти к трупу на расстояние ста шагов, и потом надо было отмываться и очищаться полгода. А тут, извольте, посидеть.

– Чтобы жизнь раем не казалась..

– Ну, вы знаете, в этом есть и глубокий философский смысл, потому что именно такой тип созерцания вырабатывает внутреннюю интенцию молодого йога в отношении смерти. То есть, интенцию чувственной объективности. И в объяснении Будагоши, он говорит, что умный, после такого сидения… простите классификация людей на умных и глупых в буддизме была. Это не на умных и глупых. Увы, приходится переводить гораздо вульгарнее, а именно: в отношении достижения цели на пути. Ну, в общем, слабаков, раз. Дальше —  середины – ну, ничего. И перспективных. Но ее ни в коем случае не следует абсолютизировать, потому что сутры полны упоминаниями полных слабаков, которые обгоняли самых перспективных. Потому что тут действовали и другие факторы, о которых мы сегодня говорить не будем. Еще пример второго объекта. Образ, точечный образ земли, комок земли. В некоторых школах, китайских, он иногда заменялся куском говна, но в буддийских ранних текстах – это комок земли, не глины, что методологически важно. Дальше. Очень часто он ассоциировался с черным, темно- серым парадным учебником йогическим и серым цветом. Это настраивало созерцателя на элементное состояние космоса.  Элемент космоса, который уже включен во все твои телесные и ментальные структуры. Ну, а дальше идет. Людям, обладающим большей и физической, и ментальной энергией, то есть, грубо говоря, силачам, рекомендовалось при продвижении их по фазам созерцания рекомендовалось созерцать над чистым пространством. Вы можете спросить: а это как? А вот объяснения я дать не могу, оно давалось только тем, кто выполнил предыдущие ступени, давно уже оставив позади созерцание трупов, созерцание земли, темно-зеленого, темно-синего, черного и других цветов. Теперь еще выше вводился объект созерцания чистого сознания, о котором было сказано, что его ведь не потрогаешь, его нельзя себе представить. Потому что чистое пространство еще можно себе представить как абсолютную лишенность наполнения, то есть, то, что древние индийцы, открывшие ноль, называли словом «ноль», нулевое пространство. Как бы нулевой космос, где есть только пространство. А чего нет? Времени. Откуда там может быть время, когда время возникает только когда мы имеем дело с сознанием. То, что мы называем временем – это время нашего мышления в объекте, будь этим объектом труп, космос, наша собственная жизнь, или единственное созвездие, которое я помню из книжки, созвездие Андромеды. Дальше этимологической (?) фантазии не хватает. Или созвездие Андромеды.. И времени там не может быть, потому что время должно быть полностью устранено, потому что в тот момент, когда вы уже начинаете созерцать над пространством, ваши сознательные структуры переходят в латентное состояние, они есть, но они не работают. Или они работают на самом низком, простите за модернизацию и технологизацию, в самом низком режиме, в самом низком энергетическом режиме. Один комментатор называл это полускрытым существованием, менее активное, чем самое жалкое тление при горении. Но тем не менее, существование, которое можно активизировать. Дальше. И наконец, мы переходим к последней медитации, где объектом является состояние полного отсутствия мысли, чувствования и восприятия. И оттуда, и если вы еще не утомлены, мы переходим к самому последнему состоянию – состояния немысли, невосприятия, не невосприятия, то есть, состоянию, когда то, что мы назвали сознанием, и то, что мы сказали, есть и страдание, оно существует именно как некоторая возможность, как какая-то потенция, ждущая своей реализации, но в то же время, ждущая своего полного угасания, полной остановке в нирване. Теперь, у нас еще, слава богу, есть время. Теперь благородная истина об отсутствии страдания и благородная истина о пути к прекращению или отсутствию страдания. И вот после этого мы переходим к моменту, который уже в первой проповеди Будды, первом повороте колеса Дхармы, как мы это назвали, не обсуждается. Что страдает? А что страдает? Сказано: все страдает. Но древние буддийски учителя прекрасно понимали, что этот ответ недостаточен, потому что тогда и возникла в буддийской философии проблема субъекта. Вы можете спросить: субъекта чего? Хочется ответить, вместе с великим буддийским философом Асангой: да чего угодно, что тебе в голову придет. Они грубоваты были, не то, что нынешние французские философы. Что значит чего угодно? Чего угодно, что может примысливаться в качестве объекта, если речь идет о конкретной психической или сознательной жизни,  в качестве предиката (?), если речь идет о логическом суждении. Так вот, где субъект? Где субъект, которому приписывается предикат сознания и предикат существования? И не будем забывать, дамы и господа, то, что я вам говорил с самого начала, что это была не Центральная Африка, Индия в это время. Индия – это была страна с феноменальным развитием философии. В частности, обязанным, чему? Огромной волне отшельничества. То есть, освобождению от общественной активности, от производственной активности огромного количества людей. По мнению такого чудного русского буддолога Отто Оттовича Розенберга, он считал, что, по крайней мере, четверть молодых людей и людей среднего возраста из культурны семей, из грамотных семей, уходили в отшельники. То есть, здесь было феноменальное в истории, оно потом отчасти повторилось в Греции, высвобождение интеллектуальной энергии из рамок полезности и необходимости. Другой буддолог любил добавлять: а также приятности и удовольствия, которые закабаляют еще больше, чем полезность и необходимость. Это мы с вами знаем. Но, серьезно говоря, историческая ситуация была удивительной. А чего же в этом удивительного, дамы и господа? В 1913 году – проклятый год во всей истории человечества – последний год, когда можно было сделать какой-то выбор. Но, конечно, эти кретины сделали другой выбор. Ну, хорошо, не будем никого ругать. Но еще в 1913 году в маленькой Бурятии было 102 буддийских монастыря и храма. Представляете себе?! В Забайкалье, включая часть русского Забайкалья  нынешней Якутской губернии. И общее число монахов достигало 9,5 тысяч, буддийских. Вообще буддизм индуцирует отшельничество, но уже в позднейшее время, были тибетские провинции, где треть мужского и одна шестая женского населения были монахами или отшельниками. Но, вы понимаете, когда люди, способные, интересные, оказываются отшельниками, то вы представляете себе, какой это может дать эффект, видя в этом одновременно и огромный научный эффект? Они выдумали на ходу позиционное исчисление, выдумали первую в мире дискрипцию языка, первую научную грамматику, первое описание психологии человека и т.д. и т.д. То есть, отчего? Было свободное время, значительная часть которого уходила на культивирование сознания. Я сейчас отвлекся на это, потому что когда возник буддизм, было огромное количество школ, в основе большинства из них, которые потом получили название, глупое, индуистских, иногда, немножко менее глупое, брахманистских школ, но в центре практически всех этих, назовем их не отшельнических школ, стояла идея абсолютного, вечного, а в некоторых учениях, универсального, субъекта, атманабрахмана. Это важный момент. Поэтому, конечно, когда возник буддизм… Ну, первый кризис был, когда возник джаонизм, у нас на джаонизм категорически нет времени..  когда возник буддизм, конечно Будду стали спрашивать: а что это такое? Это буквально, на русском языке, «Я», нет никакого другого значения. То есть, можно сказать «я сам» или «я сама» или «я само». На английский переводится правильно, как self  или I. И вот дальше интереснейший момент, который мы должны запомнить для последних занятий. Вот. Этот субъект обладал двумя особенностями. А что значит особенности? Я в слово «особенное» вкладываю совершенно конкретное историко-философское содержание. Особенное – это значит, во-первых: рядом, в Китае было не так, значит, в Индии было особенно. Во-вторых, с другой стороны, на Запад, у греков было не так, значит в Индии было тоже особенно. Ну в Поздневавилонском царстве там ничего особенного и  не было, у персов – так вообще, об этом говорить не будем. Я знаете, индоман, поэтому преувеличиваю, конечно, все, что было в Индии, люблю больше, по-человечески. Дальше. И вот первой особенностью было то, что этот «я», этот субъект, или, как его любят называть немецкие философы, включая Шопенгауэра, привилегированный абсолютный субъект. А что значит привилегированный? Привилегированный в двух смыслах. Первый, что он не является субъектом ни одной конкретной психической или сознательной модальности. Он не чувствует, он не мыслит, он не переживает, он, строго говоря, не испытывает вообще никаких, ни на себе, ни производит сам, никаких психических или психофизиологических эффектов. Это одна сторона. Но это негативная. А позитивная? Чем же, вы можете спросить, и что очень спрашивали буддисты, этот абсолютный объект занимается? Это, кстати, очень индийский вопрос. Греческий вопрос был бы, начиная от Перменида, какой? А что он тогда есть? Индийцы так никогда не спрашивали. А индийцы спрашивали: что он тогда делает? И ответ был простой: знает. Все. Точка. Что он знает? Ответ: все. Вообще все. Он знает себя, со всем тем, что он есть и чем он не является. Это знание. Он является субъектом знания. Какого? Всего. И вот тогда мы впервые встречаемся с интереснейшей аксиоматикой, развитой в ранних канонических упанишатах. Вы понимаете, я сейчас вам излагаю очень сложную концепцию за две с половиной минуты. Но, согласно этой аксиоме, высшее состояние отшельника – это стать из отшельника, из человека с костями, волосами, жиром, чувствами, мыслями этим чистым субъектом. Но аксиома была такая: это можно сделать только путем познания этого субъекта, именуемого Атман. И вот тогда мы встречаемся с парадоксальной формулировкой: быть высшим Атманом – значит его знать. Познание было приравнено к высшему бытию. Высшее знание было приравнено к высшему бытию. Этот ход являлся первым в истории философии ходом такого рода, где субъект был не субъектом знания, или не только субъектом знания, а самим знанием. Когда знание о данном предмете приравнивалось к бытию знающего, познавшего в качестве этого предмета. Вот к этому буддизм с самого начала отнесся не враждебно, а с глубоким скепсисом. В основном полемика велась по линии, которую Будда любил называть «обманчивой простотой», он говорил: «Как здесь все просто. Но все это облегчается тем, что все равно же мы не видим не только знания об Атмане, но мы не видим и Атмана и познавших Атман. И я лично, – говорил он, – ни одного такого отшельника в лицо не встречал». То есть, тут уже есть тексты, тут уже есть соперничество. Так вот. Был ли такой субъект страдания? Был. А кто он? Этот кто надо сменить на сознание. Тут впервые в истории мировой философии подмена в субъекте ­– кто на что. Того, кто мыслит нету, есть мышление. Мышление является субъектом. А высшее мышление является абсолютным субъектом. А трансцендентальное мышление уже выше высшего, которое стоит на пути к нирване. Оно является особым видом субъекта, который условно именуется Буддой. Но в то же время говорится: «Да какой же это субъект? Ведь ни один входящий в нирвану не несет за собой своей субъектности. Вот как замечательная сцена из Дикканикае (?), тогда великий ученик Будды …(?) в конце своего пути переходит в нирвану, то другой его ученик, любимый ученик и секретарь, Аннада, говорит: «А где теперь Мадгалейна? Вон там облачно какое-то плывет, может, это и есть сознание Мадгалейны». А Будда говорит: «А подумай еще раз». Это его постоянный педагогический прием, он верил в то, что его ученики еще раз подумают, и скажут что-нибудь поумнее. А нет. И Будда говорит: «Послушай, Ананда, зачем я тебя 40 лет воспитывал? Какое сознание Мадгалейна? Уже никого сознания нет. Нет имени, нет формы на пороге нирваны. На пороге нирваны – субъект, которого мы еще зовем его именем, будь то Мадгалейна или Иван Петрович Иванов. Он уже  и не Мадгалейн, и не Иван Петрович Иванов. А кто он? Достигшее пробуждения и просветления индивидуальное сознание». Но когда вы уже переступаете этот порог нирваны (это все метафора, вы понимаете), это уже не сознание, потому что нирвана существует, как абсолютное, безличное, не дискриминированное внутри себя и не дискриминированное в отношении каких-либо других мысленных и мыслительных объектов состояния, поэтому там уже нет никого. Так страдает сознание, которое в силу того, что оно еще йогически не радикализировано, не трансформировано, оно остается сознающим себя, как я, как Иван Иванович Иванов, как маршал Жуков, как Джордж Буш..  Ой, простите, нет, нет, нет, это плохой пример, как всех наших руководителей, такой деградации сознания, которая потребует несколько ионов для первых шагов, только для приведения в нормальное состояние, не говоря, о йогическом. Это я пошутил, потому что просто вы, наверное, уже устали очень. Ну вот. Я конечно, немножко утрирую основной комментарий на первую проповедь, тем не менее, он уже в другой, позднейшей школе, совершенно необыкновенной … совершенно недвусмысленен. «Вот пока мы сидим, говорим здесь, отвечаем нам переработать во что-то другое наше привычное представление о я, будем трезвыми, почти невозможно». И дальше такой комментарий … ну, насчет всяких амурных активностей, которые сейчас называются омерзительным словом, тупым, секс.  Пожалуйста, не употребляйте этого слова, никогда. Это контролировать легко. Насчет успеха, денег, общественного положения – гораздо труднее. Насчет амбиций, гордости, власти – еще труднее. Но насчет я возможно только, когда человек прошел все фазы предварительной  работы по трансформации сознания. Это безумно трудно. И вот поэтому в следующих, не моих занятиях, а в следующих проповедях, Будда  перешел к проблеме не я, не вот этот абсолютный субъект, потому что мы с вами от всего избавимся, от всей ерунды, а вот от субъекта – нет. То есть, даже просто убедить себя, что я в элементарных фразах «я знаю», «я не знаю» – это очень   глубокая, не только культурная, но и докультурная привычка, которая требует чрезвычайно сложного, отрефлексирования до ее отметания. Этим мы займемся на следующем уроке. Но вот еще мое последнее примечание, очень важное для вас. Все сказанное не говорит об универсальности тех положений, о которых я сегодня говорил. Не забывайте, что индийская культура того времени была индийской культурой, и этот феноменальный выплеск, который можно условно назвать буддизмом, был настолько же неиндийским, как любой выплеск духовного гения в любой стране нельзя назвать именем нации, или страны, или реки, около которой жил тот, кто был автором этого выплеска. То есть, сами буддисты, которые слово «индийский» практически не употребляли, да, они не такие были идиоты, чтобы связывать гений философии со страной и нацией. Но что тут важно? Не надо универсализировать какие-то вещи, которые нам важны при изучении буддизма, прежде всего. Тут нет лингвиста, который бы встал и сказал: «Хорошо, а что нам делать с той сотней языков, где нет я, где нет первого лица?».  Ты помнишь такие языки…, где нет ни черта, где нет рефлексивных конструкций. А что нам делать? Против чего тогда бы боролся буддизм, которому повезло, потому что контекст языковый был санскритский, ведийский, развитый индоевропейский язык, полный рефлексивных, активных, пассивных залогов и сложнейших структур, вы это знаете по русскому языку. И вот здесь я вынужден сказать, вот здесь работать. Это противно. Работать всегда противно, когда уже все ясно, и вдруг оказывается, что надо работать. Видимо, речь идет о том… и на этом я закончу.., что в буддизме, как в философии, к несчастью, как в религии, проявилась еще недостаточно расшифрованная внутренняя интенция (немецкое слово…) к освобождению от языка вообще. То есть, уже мышление было направлено по пути, где язык был релятивизирован, и поэтому любая мыслительная конструкция рассматривалась как языковая конструкция, только на самом низком уровне. На самом низком уровне, который в переводе с санскрита был отмечен формулой: так говорится, что поделаешь. И пожалуйста, например, слова, которого не было ни в одном индоевропейском и не индоевропейском языке, слово, этимология которого до сих пор абсолютно неизвестна – нирвана. Ведь Будда – это  какое русское слово? Будить. Будить – индоевропейский корень. Все понятно.  А вот с нирваной и так крутили, и эдак…

– Ну, как это? Целое, не рваное..

– Нееет. А вот тут, между прочим, вот это возможно. Людмила Степановна, вы знаете, за это вас бы закормили такими лакомствами в брахманской деревне. Индийские брахманы больше всего на свете, до сих пор, любят этимологизировать вот таким именно образом. Они бы сказали: «Да, нирвана – не рваная, целая». Вполне. Но. Что здесь очень важно? Что буквально с самого начала комментаторы слов Будды, они очень часто обрывали дискуссии, говоря: «Хватит, это только слово». А потом, когда мы уже переходим к совершенно необыкновенным комментариям Дисамао Лонкари (?), я уже не знаю через сколько тысяч лет, то только слово, это только слово означает «нам надо», «нам надо сказать что-то». А как? А зачем сказать? Ну, как зачем? Буддизму надо учить. Ну, это я шучу. Будда не учил буддизму, он учил Дхарме. Значит, надо что-то сказать, но его же нет. И тут оказалось, что это некоторое подчеркнутая функциональность. Главное, чтобы ученики не думали, что это слово имеет смысл реальности. Например, и это прежде всего: «Так говорят Будды», – сказал его ученик. А кто говорит, что так говорят Будды? «Все говорят», – отвечал ученик. «Все, значит, дураки», – махнул рукой Будда. Ученик: «Но Будда, но ты же Будда, учитель!». Будда сказал: «Будды нет. Это слово. Меня нет. Я же не существует. Это слово». Так происходило освобождение от каких-то формальных языковых структур, которое может быть достигнуто, как освобождение от любых структур

— к Четвёртой лекции —

 


 

Cookies help us deliver our services. By using our services, you agree to our use of cookies.